Анри де Ренье - Полуночная свадьба Страница 4

Неожиданное возвращение племянника поставило г-на де Палеструа в затруднительное положение, из которого Александр весьма удачно вывел его. Путешествие его в страну Демосфена внушило ему, как он уверял, вкус к адвокатуре. Итак, он намеревался отправиться в Париж изучать право. Месячное содержание, которое назначил дядя своему племяннику, показалось молодому человеку приличным, но умеренным, и де Клере уехал опять в Париж. Его снова увидели в Палеструа, лишь когда он явился, чтобы принять отчет от опекуна. Из сумм, врученных ему, г-н де Клере уплатил долги в размере восьмидесяти тысяч франков, в которые ему обошлись последние годы до совершеннолетия. Дядя Палеструа пришел в ужас. Александр оказался кутилой.

И в самом деле, молодой человек не представлял себе иного занятия в мире, как только сладко жить, а такая жизнь стоит дорого. Де Клере не разорился только потому, что не был достаточно богат. Никогда не бывает достаточно богат тот, кто любит удовольствия больше денег. Его средства доставляли ему множество приятных вещей. Он не отказывал себе в удовольствии иметь друзей и любовниц. Он испытал все, что бывает обычно в жизни человека. Он болел и имел две дуэли, окончившиеся для него благополучно, но так как оба раза вина лежала целиком на нем, он не получил даже царапины. Он решил, что он неуязвим и решил вступить в армию, когда вспыхнула война. Ему и здесь повезло. Он провел всю кампанию благополучнейшим образом, если не считать перелома ноги в Арле. Но и здесь он сохранил довольно хорошие воспоминания. Ему приятно было сознавать, как он храбро убил одного офицера из вюртембергских драгун ударом пики и как вел основательные беседы с денщиком Гильомом, который раньше занимался сутенерством, а горшочек сливового варенья, съеденного им у окна в арлезианском госпитале навевал на него ностальгическое настроение.

Когда де Клере покинул мирное убежище госпиталя и возвратился в свое имение Ла Фрэ, он опирался на трость, не потому что он и в самом деле хромал, но чтобы показать всем, как он рисковал жизнью на войне. Поднявшись по каменной лестнице Ла Фрэ, сел в кресло с мягким изголовьем, между тем как его слуга стал разбирать его чемодан и доставать оттуда необходимые туалетные принадлежности. Старая служанка принесла горячей воды в кувшине и холодной в ведре. Слуга налил той и другой в узенький тазик, тот самый, в котором де Клере-отец некогда мыл руки, положив предварительно на мрамор умывальника свой большой золотой перстень. Александр, так же, как и отец, бережно положил туда свое украшенное изумрудом кольцо, которым он заменил отцовский перстень. Затем вымылся, вытерся полотенцем и подошел к окну, выходившему на зеленый двор. Справа и слева помещались службы; в самом конце стояла круглая башня голубятни с шиферной крышей; далее — пруд, вдоль которого шла аллея старых деревьев, служившая дорогой в Ла Фрэ. Далее виднелись крыши фермы. Во дворе арендатор распрягал лошадь экипажа, в котором он ездил на станцию встречать де Клере. Дом предстал таким же мрачным, как и пейзаж. Де Клере обошел его, опираясь на палку. От обширной, выложенной плитами кухни до паркетной гостиной с безобразной обивкой, от кресел и жардиньерок, еще полных выцветшего мха, — все навевало глухую и неизбывную тоску. На камине, однако, стояли прекрасные часы Буль, а на стенах висело несколько хороших старых портретов. Другие портреты в столовой взирали на пустой стол. Два парных буфета стояли один против другого. Де Клере вышел наружу, поднявшись всего на две ступеньки. Основание дома было ниже уровня земли, создавая впечатление, что невысокое приземистое строение понемногу опускается под собственной тяжестью. Его крыша осела. Окрестная природа, дикая, хмурая, пустынная, подчеркивала какой-то разбойничий вид этого вандейского дворянского гнезда, которое смахивало на засаду или ловушку. Отсюда, из старинного убежища шуанов г-н Арман, как звали в народе деда де Клере, выступил во главе приходских парней навстречу синим. Г-н де Шарет подолгу живал в Ла Фрэ. На чердаке еще показывали деревянную койку, на которой он спал. Отец Александра де Клере ради таких воспоминаний не пожелал ничего менять в Ла Фрэ. Его жена хотела перестроить дом, но он упрямо отказывался. Вместо того чтобы тратить, он стал копить, благодаря чему сыну досталось в наследство шестьдесят тысяч ливров ренты. Старик откладывал из своих доходов, и, кроме того, в последние годы жизни он играл на бирже и, невероятное дело, выигрывал довольно крупные суммы, хотя играл наугад, не вылезая из своей норы и руководствуясь одними газетными сведениями. Он обдумывал свои операции за мессой и делал подсчеты карандашом на каменной скамейке в саду. Скамейка тоже еще существовала. Александр де Клере посидел на ней, выкурив сигару после завтрака. Он скучал, посмотрев на поросшие травой дорожки и запущенные грядки цветников. Взор его проследил в небе за полетом голубей из голубятни. Они напомнили ему Париж, осаду, тот Париж, где он так весело жил. Затем он закурил вторую сигару.

Закончив прогулку и выкурив две сигары, де Клере пошел домой и заперся в библиотеке, полной полок с книгами и картонов со старыми бумагами. Родословное древо занимало целый простенок. Клере принадлежали к хорошему роду, о чем красноречиво свидетельствовал портрет Клода де Клере, маршала королевской армии и командора святого Людовика. Его косоглазое бритое лицо, парик и красная лента не могли принадлежать проходимцу. Род их насчитывал и других славных представителей, в их числе значился Гектор де Клере, который, навоевавшись в Италии, вывез оттуда секрет изготовления стекла, прославившись замечательным стеклодувом. Он построил стекольный завод в Нижней Вандее. Дворяне-стекольщики обладали привилегией, согласно которой не теряли своего звания и благородства от соприкосновения с печью. Из рук этого искусного человека выходили блюда с рисунками, флаконы изумительной формы и прозрачности и всякого рода иные изящные и причудливые изделия. В Нантском музее его работы представлялись во всем блеске. Там же висел и его портрет, изображающий маленького коротконогого человечка с брыжжами вокруг шеи, в шляпе с перьями и с такими надутыми щеками, как если бы он только что выдул в тростниковую трубочку несколько занятных и законченных вещиц из числа тех, которые украшали королевский стол.

Прихлебывая из своего стакана и сожалея, что он не изготовлен искусным Гектором, Александр де Клере размышлял о женитьбе. Итак, он поехал в Палеструа. Дядя принял его очень радушно. Г-жа де Палеструа, всегда сухая и чопорная, окончательно очерствела. Клеманс, их дочери, исполнилось в ту пору девятнадцать лет. Александр не прочь был бы жениться на ней, так как любил хорошеньких женщин, а из девицы де Палеструа, пухленькой и свежей, обещала получиться особа вполне очаровательная. Александр провел в их семье неделю и уехал, увезя с собой приятное воспоминание о милом ротике кузины и ее гибком теле. Она присоединила к нему прядь своих белокурых волос. Александр довольствовался ее мелкими милостями, выпадающими на долю кузенов. Кроме того, г-н и г-жа де Палеструа много говорили о некоем г-не Бриньяне, который часто посещал замок и готовился к своим выборам в Палату депутатов. Его политическое будущее казалось многообещающим.