Лин Хэйр-Серджент - Хитклиф Страница 4

Я промолчала, хотя на языке у меня вертелось множество вопросов. Мистер Локвуд с минуту смотрел на меня.

— Мисс Бронте, что-то в вашем лице подсказывает мне, что вы способны судить разумно и благожелательно.

Лесть его мне не понравилась, однако я молча кивнула.

Он продолжал:

— Эти свойства вашей натуры дают мне смелость просить вас об одолжении, ибо вы можете мне помочь.

— Сомневаюсь, но если это в моих силах, охотно помогу. Чем могу быть вам полезна?

— Будьте добры, мисс Бронте, прочтите это. — Он указал на другой документ, письмо Хитклифа. — Я знаю, рукопись длинна, а вы утомлены дорогой и, возможно, не желаете вникать в переживания покойника. И всё же я вас прошу.

— Чтение письма, безусловно, пойдёт мне на пользу, так как утолит моё любопытство, но не могу взять в толк, чем это поможет вам?!

— Очень просто. Я надеюсь, вы сумеете разрешить дилемму: как утешить умирающую, не допустив несправедливости к умершему. Собственно, я прошу вас о том же, о чём Нелли просит меня: прочесть и рассудить.

В это мгновение поезд качнулся; от толчка шторка подскочила вверх. Мы бросились её закрывать и тут же рассмеялись над своей поспешностью; однако, думаю, оба были рады вновь отгородиться от ворвавшихся к нам из холодного неуютного мира ветра и снега. Вошёл проводник, принёс грелки для ног и одеяла; мы приняли их с благодарностью, потому что заметно похолодало. Когда мы вновь устроились, мистер Локвуд, глядя на рукопись, произнёс:

— Вы колеблетесь…

— Ничуть. Я прочту с радостью! — Я потянулась за манускриптом, но мистер Локвуд, словно дразня, задержал его в руках и сказал следующее:

— Должен сознаться, я кое-что запамятовал. Здесь есть эпизоды и выражения, которые могут шокировать даму.

— Мистер Локвуд, я, конечно, дочь священника, но всегда читала всё, что мне заблагорассудится. Мало того, я два года прожила в Брюсселе. Меня так просто не шокируешь.

— И всё же я лучше перескажу вам вкратце. Чтение займёт у вас всю ночь — столько же, кстати, сколько Хитклиф это писал. Вы можете прочесть только те куски, где Хитклиф…

Я подняла руку.

— Нет, умоляю, не надо ничего рассказывать. Я хочу прочесть всё от начала до конца. Разумеется, я устала, да и вы, полагаю, тоже но я решительно не способна уснуть в поезде и лучше углублюсь в чтение, чем буду тщетно призывать сон («Или тосковать о месье в Брюсселе», — мысленно добавила я). Однако, прежде чем взяться за ваш манускрипт, я, даже рискуя показаться навязчивой, позволю себе повторить свой вопрос: почему воспоминания о Хитклифе до сих пор не дают вам покоя?

— Я отвечу, хотя ответ может показаться странным. Однажды бурной ночью, вроде сегодняшней, я навязал своё общество мистеру Хитклифу и провёл ночь в Грозовом Перевале. И там, среди лихорадочных снов, меня посетил, или мне почудилось, что посетил, призрак. Однако это посещение (или галлюцинация — не настаиваю на достоверности) вполне сказалось на мне лишь в последующие годы.

Я кивнула.

— Это был призрак определённого человека?

— Тень Кэтрин Эрншо.

— Спасибо. Я удовлетворена.

Он протянул рукопись, и пальцы мои, коснувшись листов, дрогнули. Я подвинулась поближе к лампе и с трепетом открыла первую страницу. Мистер Локвуд откинулся на сиденье и расслабился, однако из-под полуприкрытых век внимательно наблюдал за мной. Я старалась, чтобы лицо моё не выдало заинтересованности, ибо страницы, приоткрывающие тайну Хитклифа, могли таить ответы и на некоторые волнующие меня загадки.

2

Гиммертон, 10 апреля 1784 года

Кэти.

Это — Хитклиф, я вернулся к тебе. Я пишу эти строки в номере гостиницы «Кабанья голова», всего в двух милях от того места, где ты мирно спишь в своей постели, а завтра в карете — в своей собственной карете, Кэти, — на дороге за Пенистон-Крэгом я буду ждать твоего слова. Слова, которое даст мне право просить твоей руки. Пошли мне это слово, и ты будешь моей, хотя бы ради этого мне и пришлось залить весь дом на Грозовом Перевале кровью и вынести тебя оттуда, ступая по колено в крови. Одно твоё слово — и я буду рядом; одно слово — и мы умчимся далеко-далеко от мелочных притеснений вечно пьяного тирана Хиндли, и никто не сможет разлучить нас.

Но сначала я хочу, чтобы ты прочла этот рассказ о событиях, случившихся после моего побега. Ты поймёшь, почему я должен был уйти, что удерживало меня вдали от тебя три долгих года и почему сейчас я могу спасти нас обоих. У меня появилась своя тайна, но от тебя я не скрою ничего. Между нами больше не будет непонимания, омрачавшего последние месяцы моей жизни на Грозовом Перевале, когда, сама того не ведая, ты причиняла мне боль, а я в ответ грубил тебе; я расскажу всё; и пусть порой тебе будет так же тяжело читать некоторые страницы моего повествования, как мне больно их писать.

Прочти мою историю от начала до конца, ничего не пропуская. Я прошу тебя об этом, хотя каждая минута разлуки для меня мучительна, как нож в сердце. И всё-таки я пишу, и всё-таки я прошу тебя прочесть.

У меня для этого есть веские основания. Ты скоро сама в этом убедишься.

Кэти, я теперь джентльмен. Этим превращением обязан я причудам судьбы и своему упрямству. Я получил образование и выучился хорошим манерам. У меня есть состояние, которого нам с тобой хватит до конца наших дней. Тебе больше не придётся меня стыдиться. У меня даже есть имя. Но довольно, я должен открывать свою жизнь постепенно, чтобы ты чувствовала то, что я чувствовал, и понимала так, как я понимал. С этой минуты ничто не будет разделять нас. Читай же и знай, что я жду, и моё сердце разрывается между мукой и блаженством, которые могут принести мне следующие часы.

Ты не забыла ту ночь, когда я убежал? Я был доведён до бешенства постоянными преследованиями Хиндли, во мне кипела злоба, ибо уже много дней и вечеров ты предпочитала общество Эдгара Линтона моему, но ради тебя я готов был вытерпеть всё; сломила меня одна-единственная брошенная тобой фраза: «Выйти замуж за Хитклифа значило бы опуститься до него». (Даже сейчас, когда я пишу эту фразу, у меня горят щёки.)

Ты не выйдешь за меня! Несмотря на разницу в нашем положении, мы — одно целое, нас нельзя разделить, было бы кощунством это отрицать. А ты — отрицала! Я сам слышал. Не понимая, куда и зачем иду, я очутился на дороге к Пенистон-Крэгу, между землёй, заросшей вереском, и небом.

Надвигалась гроза. Угрюмые вспышки молний озаряли чёрные глубины густых клубящихся туч, и от этого тучи казались ещё темнее. Над вересковой пустошью струился зеленовато-жёлтый свет, исчезавший в вышине; колесо земли и небес перевернулось. Это колесо грозило раздавить меня.