Елена Арсеньева - Сердечко мое (Анна Монс) Страница 4

И вдруг в смышленой Алексашкиной голове что-то такое забрезжило, какая-то мысль… Он мгновенно осмотрел ее, словно на ладони повертел так и этак, и даже прыснул от восторга, вообразив себе лицо Лефорта, когда он… Ну и кто тогда окажется со свиным рылом, а, Франц Яковлевич?

Спустя несколько дней приключилось в Иноземной слободе печальное событие. Умер виноторговец Иоганн Монс. Грудная жаба, давившая его уже который месяц, задавила-таки, и дом Монсов оделся в траур. Из уважения к доброму соседу и старинному приятелю Лефорт тоже прекратил на какое-то время свои веселые дебоши и не приглашал гостей. Но нельзя скучать и грустить беспрестанно, и вот снова осветился огнями дом на берегу Яузы, и заиграла музыка, и суровое мужское общество вновь оказалось разбавленным милыми дамскими личиками, среди которых мелькнуло одно настолько чудное и свежее, что оно привлекло к себе великое множество скромных и нескромных взоров. Местных, кукуйцев, на сей раз в числе приглашенных не было, а потому некому оказалось возводить глаза к потолку и укоризненно качать головами в знак осуждения того, что дочка богобоязненного, приличного человека Иоганна Монса — каково ему оттуда, из райских высей, взирать на такое?! — так вскоре после его смерти сидит среди пьяных русских, и пьет с ними, как того требовал обычай, и пляшет, когда начинает играть музыка, высоко подбирая пышные юбки темно-синего платья.

Темно-синий цвет — это была последняя дань скромности, как бы тень того траура, в котором надлежало ходить Анхен, однако отчего-то этот почти мрачный цвет делал ее глаза куда ярче, а лицо — свежее, чем самый ярко-розовый на свете колер. Ну и корсет, понятное дело, был достаточно тесен, чтобы наливные груди Анхен норовили как можно чаще из него выскользнуть. И поэтому неудивительно, что Лефорт поглядывал на гостью все чаше, а порою высоко поднимал брови, как бы дивясь, откуда здесь взялась девица Монс.

Он ее не приглашал. Кто-то ее привел тайно, зная, что Лефорт слишком галантен, ничего не станет выспрашивать и не будет возражать. Кто же это?

Между делом, не переставая смеяться. есть, пить, танцевать и веселить гостей, Лефорт порасспросил слуг и выяснил, что Анхен привел Александр Данилович Меншиков.

Алексашка.

Лефорт поднял брови в очередной раз. Если Алексашка привел Анхен, стало быть, они коротко знакомы. Однако как объяснить то, что Алексашка весь вечер держался робким воздыхателем и лишь только поигрывал с Анхен своими беспутными глазами? И вид у него был пасмурный, словно у отвергнутого кавалера, и пил-то он бесконечно, причем не один, а все чаще норовил чокнуться с хозяином?

От выпивки Франц Яковлевич никогда не отказывался, однако наконец он сообразил, что Алексашка пьет не просто так, а норовит его, Лефорта, напоить вусмерть! И ему это в конце концов удалось… Сия мысль была последним проблеском сознания, и более Лефорт уже ничего не помнил.

…Он проснулся оттого, что по лицу ползал солнечный лучик. Полежал, унимая легкое головокружение. Благодарение богу, он никогда не страдал от похмелья, не мучился от того, что мутит и к горлу подкатывает отвращение к жизни. Сейчас головокружение минует и…

Но стоило ему чуть шевельнуться, как голова пошла кружиться пуще прежнего. И вовсе не от количества выпитого. Напротив: хмель мигом выветрился, стоило Лефорту увидеть лежащую рядом с ним в постели женщину. Это была Анхен Монс.

Она спала, и платье ее являло весьма живописное зрелище. Оно было смято, кое-где разорвано…

Франц Яковлевич осторожно сполз с постели и выглянул из спальни, больше всего на свете желая сейчас испить водицы и намереваясь позвать слугу. Верный Карл обыкновенно сидел по утрам на ступеньках лестницы, карауля пробуждение господина, однако сейчас вместо Карла на ступеньках обнаружился совсем другой человек. Это был Алексашка Меншиков собственной персоной — в своем знаменитом рыжем парике.

Заслышав шорох, он поднял на Франца Яковлевича яркие синие глаза, которые незамедлительно, словно по заказу, наполнились слезой, и укоризненно сказал:

— Ах Франц, майн либер камарад Франц! Что ж ты отбил у меня девку-то, а? Цветик полевой! Я ее и пальцем тронуть опасался, а ты сразу юбки ей задрал! Ах, Франц, Франц… Следовало бы тебе за сие морду набить, однако не могу! Не поднимается рука драться с таким хорошим человеком! И уж коли такова сильна у тебя любовь к Аннушке, то забирай ты ее себе. Так и быть!

С этими словами он утер слезы, уже готовые пролиться на его мятую-перемятую манишку, поднялся, бросил на Лефорта еще один, прощально-укоризненный взгляд — и, сбежав по лесенке, вышел в дверь, ведущую в сад.

Какое-то время Лефорт тупо смотрел ему вслед, потом воротился в опочивальню и стал, разглядывая лежащую в его постели женщину.

Ага. Вот так. Стало быть, это что получается? Он, дебошан и беспутник Лефорт, нынче ночью отбил у Алексашки возлюбленную девицу и лишил ее невинности (на подоле Анхен имелись темные пятна). Смятое и разорванное платье, спутанные волосы, наверное, тоже дело рук означенного дебошана Лефорта.

Франц Яковлевич покачал головой. Аи да Алексашка! Ну надо же! С его-то свиным русским рылом попытался протиснуться в калашный ряд записных европейских интриганов! Все Алексашкины хитрости шиты толстыми белыми нитками. Про себя Лефорт знал, что мог выпить очень много и сохранить ясную голову, но уж если пьянел, то сразу, чохом, и ни на что галантное, тем более — приносить жертвы на алтарь Венере! — был совершенно не способен. То есть он мог поклясться на распятии, что невинности Анхен не лишал.

Вопрос: зачем Алексашка подсунул ему в постель девицу Монс? Впрочем, вернее всего, девицей она перестала быть уже давно — и все с помощью того же Алексашки. Значит, фаворит царя Петра решил устроить судьбу своей собственной фаворитки? Похвально. Весьма похвально! Но при чем тут Лефорт? Отчего выбор пал именно на него? За что ему выпала такая честь? С дочерью виноторговца более пристало иметь дело денщику Карлу Шпунту, а не генералу Лефорту!

Он распалял собственное негодование, а сам все внимательней рассматривал спящую Анхен. Все-таки редкостная красавица уродилась в семье виноторговца Монса! Ни сам Иоганн, ни его супруга даже и в былые времена (ведь Франц Яковлевич знал их уже десяток лет) не отличались красотой. Модеста, старшая дочь, — довольно унылая особа, белобрысая и долговязая. Таков же и ее брат Филимон. Правда, младший сын, Виллим, сейчас еще совсем мальчик», напоминает истинного Купидона. А уж Анхен… Да ведь она просто восхитительна! Отчего это Франц Яковлевич, великий жрец в храмах Бахуса и Венеры, никогда не смотрел на нее как на взрослую женщину, а видел в Анхен всего лишь милую девочку? Вот и проглядел ее превращение в истинную красавицу.