Элизабет Хойт - Герцог полуночи Страница 4

— Хорошо исполнено, ваша светлость. — Крейвен позволил себе улыбнуться, когда Максимус обернулся, и от этого выражение его лица сделалось необычайно комичным. — Соломенные тюфяки, без сомнения, страшно напуганы.

— О господи, Крейвен… — Максимус с трудом удержался от смеха, ибо никому не позволено смеяться над герцогом Уэйкфилдом — даже ему самому.

— Хорошо-хорошо. — Камердинер прочистил горло. — Итак, в итоге: леди Пенелопа очень богатая, очень красивая, очень модная и веселая, но она не обладает особыми умственными способностями или же… э-э… инстинктом самосохранения. Вычеркнуть ее из списка, ваша светлость?

— Нет. — Взяв другой свинцовый шар, Максимус повторил с ним предыдущее упражнение; когда же от стены откололся кусочек камня, он взял себе на заметку, что следовало принести вниз еще соломы.

Обернувшись, Максимус обнаружил, что Крейвен смотрит на него с недоумением.

— Значит, ваша светлость желает, чтобы его невеста была… э-э… — Камердинер в очередной раз откашлялся.

Максимус строго посмотрел на него, однако промолчал. Прежде у них уже было подобное обсуждение, и Крейвен просто составил список самых важных качеств, необходимых будущей жене герцога. Здравый смысл — или его отсутствие — такое даже не приходило в голову ни одному из них. Но когда Максимус увидел ясные серые глаза и выражение решительности на женском лице… О, в этот момент для него все изменилось.

Да-да, мисс Грейвс принесла в Сент-Джайлз нож — у нее над ботинком был отчетливо виден блеск металла, — и было совершенно очевидно, что она вполне могла бы воспользоваться им. Увидев ее тогда, Максимус не мог ею не восхищаться. Да и какая из его знакомых дам могла проявить такое непреклонное мужество?

Однако, отбросив пустые размышления, герцог вернулся к более насущной проблеме. Отец Максимуса умер, спасая его, и он в память об отце женится на леди… достойной стать герцогиней.

— Вы, Крейвен, знаете мое мнение по этому поводу. Я считаю, что леди Пенелопа великолепно подходит герцогу Уэйкфилду.

— Но подходит ли она мужчине?

Максимус взял следующее ядро, решив сделать вид, что не слышал язвительного замечания Крейвена.

Некоторые сравнивали Бедлам с кругами ада, но Аполло Грейвс, виконт Килборн, знал, что в действительности представлял собой Бедлам. Это была самая настоящая тюрьма. К тому же место бесконечного ожидания.

Ожидания того, что прекратятся постоянные стоны по ночам. Ожидания стука каблуков, предвещавших завтрак — ломоть черствого хлеба. Ожидания плеска холодной воды, которую называли «ванной». Ожидания того момента, когда будет опустошено зловонное ведро, служившее отхожим местом. Ожидания свежего воздуха. Ожидания чего-нибудь, чего угодно — только бы удостовериться, что ты еще жив и на самом деле вовсе не сошел с ума, по крайней мере, пока еще не сошел.

И, конечно же, Аполло постоянно ждал, когда его сестра Артемис в очередной раз навестит его в этой тюрьме.

Она приходила, когда могла, и обычно это случалось раз в неделю, в общем-то довольно часто. Вероятно, только поэтому он и не лишился рассудка, — а ведь без нее он бы уже давным-давно сошел с ума.

И сейчас, услышав стук женских каблуков по камням коридора, Аполло откинул голову к стене и почувствовал, что на его давно немытом лице расплылась улыбка.

Артемис появилась мгновенье спустя. Увидев брата, она ласково ему улыбнулась. Она была в поношенном, но чистом коричневом платье и в соломенной шляпке, которую носила уже лет пять и на которой соломка над правым ухом была стянута маленькими аккуратными стежками. Серые глаза Артемис светились теплотой и тревогой за брата, и казалось, что она принесла с собой струю свежего воздуха.

— Брат, дорогой… — промурлыкала она своим низким мягким голосом. И вошла она к нему в камеру безо всякого отвращения, хотя и должна была бы почувствовать его при виде зловонного ведра в углу и отвратительного состояния самого Аполло — блохи и вши уже давно считали его тело своим законным лакомством. — Ну, как ты?

Вопрос был глупым и нелепым, но сестра искренне за него беспокоилась. К тому же следовало иметь в виду, что он, по крайней мере, был еще жив. А ведь существовала еще и смерть, не так ли?

— О, просто божественно, — с усмешкой ответил Аполло, надеясь, что сестра не заметит, что его десны кровоточили. — Почки в масле сегодня утром были превосходные, как и яйца-пашот, и свиной стейк. Я собирался поблагодарить повара, но обнаружил, что несколько ограничен в движениях. — Он указал на свои ноги, закованные в кандалы, от которых к большому металлическому кольцу в стене тянулась цепь — ее длина позволяла встать и сделать по два шага в обоих направлениях, но не более.

— Ах, Аполло… — с легким укором в голосе сказала Артемис, но ее губы чуть растянулись в улыбке, и он посчитал свое дурачество удачным. — Досадно, что ты уже поел, потому что я принесла жареного цыпленка. — Она кивнула на небольшой пакет, который держала в руке. — Надеюсь, ты не настолько объелся, чтобы не полакомиться им.

— О-о, думаю, мне это удастся. — Он уловил аромат цыпленка, и рот его непроизвольно наполнился слюной.

Было время, когда Аполло совершенно не думал о еде — если, конечно, не считать нелепых фантазий о том, чтобы можно было каждый день есть вишневый пирог. Нельзя сказать, что их семья была богатой — на самом деле вовсе нет, — но они не знали, что такое голод. У них всегда были хлеб, сыр, жареная лопатка барашка с горошком, а также персики в меду и в вине; бывал еще рыбный пирог и те маленькие булочки, которые иногда пекла их мать. Боже правый, а ведь еще и суп из бычьих хвостов! Кроме того, апельсины, жареные орехи, приправленная имбирем морковь и те сладости, приготовленные из засахаренных лепестков роз… Здесь, в своей камере, он иногда проводил целые дни, думая о еде, и никакими силами ему не удавалось отделаться от этих мыслей.

Пока Артемис доставала из пакета цыпленка, Аполло, стараясь отвлечься, отвернулся; он решил, что уничтожит еду только после ухода сестры, — чтобы она не видела, что он превратился в жадное неразумное животное.

Грязная солома служила ему и диваном, и кроватью, но если немного поискать, то, возможно, нашлось бы небольшое относительно чистое место, где сестра могла бы присесть; поэтому он чуть подвинулся, звякнув цепями, — это была единственная любезность, которую виконт Килборн мог оказать своей гостье.

— Здесь также сыр и половина яблочного пирога — я выпросила это у кухарки Пенелопы, — проговорила Артемис, с беспокойством глядя на брата, как будто понимала, насколько он был близок к тому, чтобы наброситься на угощение и в один миг все проглотить.