Нэнси Като - Все реки текут Страница 4

Она наклонилась и поцеловала Дели в щеку, коснувшись кожи холодным и острым кончиком носа.

«Противная улыбка, все зубы наружу, – подумала Дели. – Тетя ей сразу не понравилась. – И нос ужасный: мокрый, холодный».

Тетя изучающе смотрела на Дели маленькими пронзительными черными глазами. Неужели она в самом деле мамина сестра? Мама светлая, красивая. Дели попыталась найти в тете хоть какое-то сходство с мамой и не смогла.

Молчание затянулось, нужно было что-то сказать.

– Спасибо, тетя Эстер, – проговорила Дели. – Вы так добры, что взяли меня к себе. Я по-постараюсь… – неожиданно для себя она разрыдалась.

– Ну, ну, дитя, успокойся, ты просто устала. Поди сядь к огню.

После обеда Дели отправилась в примыкавшую к кухне комнату разбирать свои немудреные пожитки.

В комнате стояла узкая кушетка, застеленная белоснежным бельем. Поверх простыни лежало белое стеганое одеяло. На комоде в углу комнаты – маленькое, помутневшее от времени, зеркало. Дели взглянула на свое отражение и ахнула. Как она изменилась! А ведь прошло совсем немного времени. Неужели эта девочка с большими ввалившимися глазами – она, Филадельфия Гордон? А вокруг горы, незнакомая, чужая страна…

Из задумчивости ее вывел голос тети – на этот раз он звучал без обычного раздражения.

– Ты, конечно, привыкла к лучшим условиям, – приговаривала тетя Эстер, грея постель нагретым кирпичом, завернутым в кусок фланели. – Лотти-то с замужеством больше повезло. Если бы не моя работа на почте, нашему мальчику школы не видать, как своих ушей. Папочка его помешался на золоте, все ищет неизвестно чего; золота давно здесь нет. Такому доверь семью содержать – с голоду помрешь.

Она внезапно умолкла и громко шмыгнула красным, в прожилках носом – втянула висевшую под ним каплю. Щеки у тети Эстер сродни носу – красные, с прожилками.

Наконец-то замолчала! Даже в ушах звенит. Дели облегченно вздохнула, но тетя заговорила снова; теперь голос ее был мягок.

– Бедная Лотти!.. В двенадцать лет – сирота. Твоих родных забрал к себе Господь, девочка. Мы должны помнить об этом и не печалиться.

Костлявой рукой она обняла Дели за плечи, и девочке нестерпимо захотелось убежать.

Ее мать забрало к себе холодное, зеленое море; отец, братья и сестры спят на вершине одинокого утеса, навсегда убаюканные голосом моря. Как же можно не печалиться, когда все они, и пассажиры, и чудесный капитан Иохансен, и боцман ее друг, пошли на дно, как крысы в бочке?

Дели ничего не ответила тете. Она потихоньку высвободила плечи, взяла с кровати соломенную шляпу с черными лентами и переложила ее на туалетный столик.

– Жаль, что платье у тебя коричневое, девочка. Конечно, кто мог предполагать, что тебе понадобится черное?! Ну ничего, некоторое время поносишь на рукаве креповую ленточку. Сейчас еще нельзя снимать траур.

– По-моему, тетя, вы говорили, что не нужно печалиться.

– Ах ты, дерзкая девчонка, – рассердилась тетя Эстер. – Как ты разговариваешь? Пора бы уже знать, что траур обязателен для близких родственников. А теперь ты мне вот что скажи.

Она помедлила, изучающе глядя на Дели.

– Банкиры твоего отца писали, что в этом крушении спаслись только двое – ты и какой-то, гм, моряк. Два дня вы были на берегу совсем одни. Где же вы… спали?

– В пещере. Там, наверху, в скале пещера была…

– Что, в одной пещере?

– Ну да, других там не было. – Дели был неприятен этот разговор. Когда же тетя перестанет ее допрашивать?

– М-мм, да… – Тетя Эстер смахнула с комода воображаемую пыль. Затем, сделав вид, что внимательно разглядывает что-то на крышке комода, спросила:

– А этот мужчина… Не бойся, детка, скажи тете правду, он… гм-м, лез к тебе?

– Лез? – удивленно переспросила Дели. – Как это? – Но, увидев, как смутилась тетя, поняла. Отец ее, врач, был сторонником прогрессивных методов обучения в женских классах, и от него Дели получила кое-какие сведения по биологии. – Тетя Эстер, – четко выговаривая каждое слово, сказала Дели. – Том замечательный. И очень, очень добрый. Он настоящий джентльмен. Выглядел он ужасно, это правда: волосы черные, и борода косматая, и сломанные зубы, и в татуировке весь. Но вел себя очень скромно. Я от него слова грубого не слыхала. Без него я бы не выжила.

– Значит, обошлось? – обрадовалась тетя. – Повезло тебе. Бывают мужчины… – она многозначительно помолчала. – Ну ладно, ложись. Горшок, под кроватью, если понадобится. А захочешь на двор – резиновые сапоги надень, они у дверей стоят.

– Спасибо, тетя. Спокойной ночи.

Эстер вышла, а Дели осталась сидеть на кровати: никогда еще не было ей так тоскливо и одиноко. Вот если бы Адам был дома! Или кто-нибудь из ее братьев и сестер оказался рядом с ней в этом чужом доме. Она бы постаралась быть очень доброй, а там, глядишь, и тетя подобрела бы. Дядя Чарльз поддержал бы ее, в этом она не сомневалась.

3

Тр-pax!

– Филадельфия! Ты опять что-то разбила?

– Не волнуйтесь, тетя, всего-навсего старую желтую полоскательницу.

Но тетя уже спешила по коридору, который соединял почту с кухней. Взгляд ее черных глаз не предвещал ничего хорошего.

– Это уже третья вещь за неделю, мисс. Сначала чайная пара из белого фарфора, а теперь моя любимая полоскательница. Подумать только!

– Вовсе не третья, тетя, а вторая.

– Ах, так? Считай: чашка, раз, блюдце два, полоскательница три. Чайная пара – это две вещи. – Голос ее не допускал возражений. – А полоскательницу эту мне еще на свадьбу дарили.

– Простите, тетя, я нечаянно. Руки были мокрые, она и выскользнула.

– У тебя все выскальзывает. Отродясь не видала таких дырявых рук. Не смей больше трогать посуду, лучше с готовкой поможешь.

Дели обрадовалась. Мыть посуду она не любила, готовить куда интересней. Тетя кулинарка замечательная, из мороженого мяса и овощей такие кушанья готовит – пальчики оближешь. Иногда даже жаркое из кролика делает. Однажды Дели, помня слова дяди Чарльза, спросила, когда же будет пирог с языком, и никак не могла понять, почему дядя, спрятавшись за спину жены, так отчаянно моргает ей и трясет головой. Но тетя только сердито спросила: где это она видела у них бычий язык. Откуда ему тут взяться?

Однажды вечером дядя принес домой несколько разноцветных камешков, которые нашел в глине старого золотого рудника. Камешки – желтый, красный и оранжевый – оказались просто замечательными: настоящие мелки для рисования. И когда после ужина убрали со стола, Дели выпросила у тети Эстер листок коричневой почтовой бумаги и принялась рисовать ослепительный закат. Она вся ушла в работу; никто не мешал ей; тетя с дядей сидели в комнате у очага, в кухне было тепло от не остывшей еще плиты. Листок неожиданно кончился, и Дели, перевернув его, продолжила рисование на другой стороне. Время от времени мелки заезжали за край листа и оставляли следы на белом столе из струганных сосновых досок. Но Дели этого не замечала. Она была по-настоящему счастлива.