Филипп Эриа - Время любить Страница 4

– Мадам, я прекрасно знаю, что могло бы вас устроить,– сказал мне как-то директор главного агентства по продаже недвижимого имущества, к которому я иногда обращалась по делам моих клиентов и которому я надоедала своими собственными заботами. – Я знаю, что вам подошло бы: я имею в виду особнячок в Фон-Верте, каким он был сорок лет назад. Я видел его еще в детстве, но, боюсь, он уже не существует.

– Фон-Верт?

– Да. И я сказал: особнячок, а не сельский дом. Вам это различие понятно.

– А он имеет ярко выраженный архитектурный характер?

– Больше чем характер – стиль.

– А какая эпоха?

– Середина восемнадцатого века. Но, ради бога, не разжигайте зря свое воображение. Вряд ли от дома что осталось.

– Вы сделали все, мсье Рикар, чтобы разжечь мое воображение. Покажите мне, пожалуйста, по карте, где он находится.

– Где находился, – поправил меня мсье Рикар и развернул карту масштаба 1:50 000. – Вот здесь, смотрите. Ого, всего двенадцать километров езды, не считая двух-трех километров проселками, которые идут вверх и налево, вот здесь, смотрите.

Первый визит в Фон-Верт я нанесла одна и, сидя за рулем, твердила себе: "Только не увлекайся. Прежде всего будем реалистичны". Мне пришлось бороться против этой любви с первого взгляда, вспыхнувшей во мне еще на подъезде к Фон-Верту. А вспыхнула она из-за местоположения, пустынности и кругозора, из-за развалин стен, полоненных плющом,– лишь только я их обнаружила, я тут же нашла, вернее, пожелала найти, что они полны изящества. Больше того, я почувствовала укол реставраторской страсти, которой, признаюсь, мне не всегда хватало, когда клиенты делали мне малопривлекательные предложения. Я навела в городе справки, перерыла все архивы, отыскала два карандашных рисунка без подписи, на которых мой особнячок был изображен уже ветхим и полуразвалившимся, с вылезавшими из-под обсыпавшейся штукатурки камнями, уже сведенным к рангу бедной фермы, но еще с четырьмя квадратными башенками, еще крытый круглой черепицей, с множеством дверей и окон, заложенных кирпичом, но еще различимых на фасаде, как следы плохо зашитых ран; словом, и этого вполне хватало, чтобы в моем воображении он поднялся из руин с непогрешимостью мечты. Самым трудным оказалась не покупка, гораздо труднее было добраться до тех, кому принадлежали земля и руины, согласовать людей и вещи. Но тут я вдруг обнаружила в себе ловкость и тактический дар опытного нотариуса.

Воскрешение из мертвых моими собственными трудами и на моих глазах этого зданьица, которое словно бы само вышло из земли, из минувших веков, мне показалось сказкой. Получилось даже так, что восстановленная сообразно чертежам постройка вдруг приобрела неожиданный облик, пробудив во мне скрытые мечты. Карандашные рисунки, безусловно набросанные рукой женщины, носившие на себе след девятнадцатого века, склонного обуржуазить даже хижины, развенчивали ли они свою модель, сохраняя в неприкосновенности все ее пропорции и линии? Теперь, когда Фон-Верт был восстановлен во всей суровой наготе своих камней, со вновь открывшимися, как глаза, окнами, он предстал передо мной как некий каприз, и по мере восстановления он под беспрерывно менявшимся здесь освещением проходил всю гамму от изящного до причудливого, а иной раз в вечерних сумерках подступал даже к той грани, где начинается фантазия. Тогда гравюра из фамильного музея становилась творением Леду. Я-то считала, что отстраиваю для себя просто приятное жилище, и вдруг стала владелицей крошечного, ни на что не похожего замка, понятно, снабженного всеми современными удобствами.

Наконец настал день, когда все было готово, леса сняты, рабочие разошлись, и я привезла весь свой генеральный штаб, другими словами сына и молоденькую Ирму, полюбоваться детищем моего терпения и трудов; и вот тогда я подумала, что, возможно, мы уже прошли еще один этап и начинается иная эра. Сияло солнце, ветер шевелил верхушки платанов, шелковиц, крапивных деревьев, которые я сохранила, уважая их как современников той бывшей фермы, а может быть, посаженных еще раньше; справа над нами вершина горы таранила небо, а за нашей спиной лежала долина без деревень, без жилищ – во всяком случае, их отсюда не было видно; и пока Рено с нашей молоденькой служанкой Ирмой бегали вокруг дома, я стояла неподвижно перед этим еще необитаемым, но теперь уже живым Фон-Вертом, и в памяти у меня возникли слова моей покойной подруги, меткие, как афоризм. Как-то я сказала ей, что вообще я люблю дома, но чувствую недоверие к тем, которые не приглянулись мне с первого взгляда. А главное, недоверие к людям, которые обязательно выбирают себе среди всех прочих домов именно такие, лишенные души дома или получают их по наследству и, поселившись в них, ничего не меняют, до того не меняют, что и через двадцать лет жилье кажется необитаемым. И моя подруга тогда сказала: "А знаете, Агнесса, тут нет никакой тайны: у каждого тот дом, которого он заслуживает".

Значит, я заслужила свой Фон-Верт? Без ложной скромности я могла ответить: да, заслужила. Во всяком случае, Фон-Верт меня принял. Уже на второй день жизни там, когда я переходила из комнаты в комнату, дверные ручки как-то особенно мягко ложились в углубление моей ладони. Казалось, мы давно ждали друг друга.

В тот вечер, когда мы вернулись из кинотеатра, дом встретил меня, как всегда встречал – каким-то капризно-затаенным ликом, голубоватым от луны, светившей в конце платановой аллеи.

– Чувствую, что спать я буду хорошо,– сказала я Рено, поставив машину под навес, а он запер за мной ворота; и я знала, что мой сын тоже будет спать хорошо, раз мы приняли с ним разумное решение, и его уже не будут мучить математические кошмары.

В понедельник утром я отвезла Рено в лицей, прошла к старшему надзирателю и изложила ему свое дело. Разумеется, этот чиновник поначалу попытался подсунуть мне одного из своих подчиненных, надзирателя в интернате, но, так как я заупрямилась, он согласился поискать среди учеников. Он предложил мне заглянуть в лицей во время большой перемены. Тут старший надзиратель указал в толпе двух-трех учеников с математического отделения, которые, по его сведениям, могли мне подойти, и велел их позвать. Все они держались куда смелее меня, представились мне и отвечали на вопросы просто, без комплексов, зато я чувствовала себя как покупательница на псарне, ничего не понимающая в собаках. Я боялась ошибиться и торопилась покончить с делом. Один из юношей показался мне симпатичнее других, я намекнула на это инспектору и поискала взглядом Рено. Сын издали следил за всеми фазами этого состязания, затеянного в его честь. Гримаской, движением плеча он давал мне знать, что тот ли, этот ли – все равно... Он был прав: выбор был обычным школьным делом, а я придавала ему слишком большое значение. Я сделала знак Рено подойти ко мне...