Роксана Гедеон - Дыхание земли Страница 4

– Почему ты здесь живешь? – спросила я.

– Я жил в Сент-Уан, на ферме матери. Дом наш сожгли синие в девяносто третьем, мать умерла. У меня ничего не осталось, да и бабку надо было содержать. Вот я и пришел сюда.

– Ты не был женат?

– Нет, не был.

Впрочем, я и так знала, что в бретонских крестьянских семьях сыновья редко женятся раньше тридцати, чтобы не лишить отцовское хозяйство пары рабочих рук.

Я решительно поднялась.

– Ступай, позови всех вниз, Селестэн. Я должна поговорить со всеми серьезно, очень серьезно. Мы все должны сознавать, каково наше положение. Все, даже дети.

Через десять минут обитатели Сент-Элуа, и молодые, и старые, собрались в нижнем этаже башни.

– Жака разбил удар, – сказала я решительно и резко, не задумываясь, каким скверным было начало разговора.

Наверное, вид у меня был так суров и неприступен, что ни Жанно, ни даже Маргарита не решались задать мне вопроса.

– Итак, – продолжила я, – все мы понимаем, что нельзя вот так просто здесь сидеть и доедать наши запасы. У нас их мало. У нас нет ни еды, ни денег – ничего. У нас есть лошадь и другая живность, а кормов почти нет. Поэтому с сегодняшнего утра мы должны начать работать. Сообща. Все. Без исключения.

Сжимая в руках платок, я обвела всех домочадцев холодным взглядом.

– Я не шучу, – возвысила я голос. – Если кто-то воспринимает мои слова как пустые, тот глубоко ошибается. С этого утра хозяйка Сент-Элуа – я. Все должны слушаться меня. Кто не пожелает – может убираться.

Я сама не узнавала своего голоса – настолько резко, холодно, отрывисто он звучал. Видимо, было во мне все-таки что-то от отца.

– Речь идет о наших жизнях. У каждого будет круг обязанностей, которые нужно выполнять. Жильда, как сможет, будет присматривать за больным Жаком, Аврора – за девочками, Маргарита уже сегодня начнет варить пищу. Остальным достанется что-нибудь другое, это я потом решу.

И, уже подойдя к двери, обернулась и еще раз резко повторила:

– Кто не желает, кому такой порядок не нравится – может убираться. Иначе я сама его выгоню.

Было шесть часов утра. Я вышла во двор, еще раз поразившись тому, как там грязно. Потом громко окликнула Селестэна.

– Ты останешься с нами, Моан?

– Да, – ответил он без раздумий. – Работой меня не испугаешь.

– Отлично. Тогда ты сейчас же покажешь мне хлев.

В хлеву, видимо, наскоро смастеренном Селестэном, я обнаружила отелившуюся корову и едва не умерла от внезапной радости и изумления.

– Это наша Патина, – не без гордости сообщил бретонец, – два дня назад отелилась.

– Но здесь же холодно! – воскликнула я.

Доски были грубо пригнаны друг к другу, изо всех щелей дуло. Это был не хлев, а сарай.

– Нужно немедленно исправить это безобразие, – решила я. – Селестэн, ты слышишь? Корова и теленок должны жить. Они нужны нам.

– Но я думал сегодня сделать колыбельку для принцесс.

– Сделаешь после. Это не так важно, как корова.

Я чувствовала настоящее счастье. У нас будет молоко! Да еще много, ведь она только что отелилась! Мысленно я уже решила, что корову и все заботы о ней возьму на себя. Маргарита ни за что не согласится взяться за такое, она – горничная и привыкла только к платьям, духам и корсетам. Об остальных можно было и не вспоминать.

Засучив рукава и повязав старый серый фартук, я принесла Патине сена из риги, заменила соломенный подстил, почистила ее скребком, следуя строгим указаниям Селестэна, который, быть может, и удивлялся такому рвению принцессы, но виду не подавал. Я вымыла корове вымя, помыла руки, надоила молока, но, к моему огорчению, оно было желтоватое и, казалось, быстро свернется. Так, оказывается, всегда бывает в течение нескольких дней после отела. Того, что я надоила, хватит только близняшкам. Да и теленку нужно еще оставить – он был такой слабенький, маленький, но славный и симпатичный. Вот кто должен жить вопреки всему.

Я процедила молоко, напоила теленка из ведра и подала Патине воды. Я не хотела помощи Селестэна, хотела только советов. Его делом будет Стрела. Пусть ее кормит и за ней ухаживает.

В хлеву была еще и свинья – не очень откормленная, но достаточно внушительная.

– Чем же вы ее кормили? – спросил? я, недоумевая.

– Желудями. Знали бы вы, сколько я желудей собрал!

Я какой-то миг глядела на свинью, потом властно махнула рукой.

– Надо ее зарезать. Она нам не нужна.

– Почему? – воскликнул Селестэн почти возмущенно. Я обернулась к нему, глаза у меня сузились от гнева.

– Почему? Потому что я так сказала! Мы не можем дать ей ни крошки, тебе это понятно? Нам и самим не хватает еды.

– Да, но потом…

– Потом! Нам надо есть сейчас, а не потом!

Я оглянулась вокруг, и тяжелый вздох вырвался у меня из груди – столько всего нужно было отремонтировать, исправить, вычистить, привести в порядок, построить заново… Надо, например, срубить обугленные деревья на дрова и расчистить почву под сад. Но кто это будет делать, если у меня есть только Селестэн?

«Прежде всего, нужно выяснить, – подумала я, – куда теперь ушло все то, что раньше принадлежало моему отцу и мне». Вымыв руки, я позвала к себе Жильду и, достав из груды книг, оставшихся от библиотеки, чистый журнал, стала расспрашивать и все тщательно записывала. Оказалось, земли за ручьем отошли деревне Сент-Уан, пойменные заливные луга – некоему мельнику Бельвиню, доходы от Пэмпонского и Гравельского лесов – тоже Бельвиню, мельница на реке, наша фамильная мельница – Бельвиню… К нему же отошли и наши земли, засеянные когда-то овсом и гречихой. Раньше отец сдавал их в аренду.

– Так этот чертов Бельвинь теперь всем владеет?

– Да, мадемуазель, – прошамкала Жильда. – Он все купил с торгов.

Я сжала зубы. Имя этого человека ничего мне не говорило, но наглости ему было не занимать. Каким поистине бесстрашием нужно обладать, чтобы посметь захватить земли принца де ла Тремуйля здесь, в этом краю, где полыхает шуанерия…

С крестьян, подумала я, мне многого не вытрясти. Ну, может, самую малость. А вот с Бельвинем дело другое. Он один, на него легче нажать. И мы найдем способ, как на него повлиять…

– Селестэн! – крикнула я.

Только теперь я поняла, что нуждаюсь в этом бретонце, как в воздухе, что мне сам Господь Бог его послал.

– Ты сказал, в лесу есть шуаны. В каком лесу?

– Да во всяком лесу, мадам. В Гравеле их больше всего.

– И кто у них за главного?

– Ле Муан, мадам.

Я повторила про себя это имя. Оно мне ничего не говорило, и я была очень озадачена.

– Но где же Жан Коттро по прозвищу Шуан, Селестэн? Он верховодил в здешних местах!

Глаза Селестэна блеснули.

– Еще бы, мадам! Кто этого не знает! Жан Шуан – наш земляк, и этим всякий гордится. Теперь он ушел в Морбиган. А дочь его, Франсина, здесь осталась – одна из всех его детей…