Барбара Мецгер - Дуэль Страница 4

Но прежде чем уйти, Йен подошел к кровати и коснулся руки мальчика.

– Я скоро вернусь, мастер Ренслоу, вот только расскажу вашим близким, где вы находитесь. – Он говорил так, словно юноша мог его услышать и успокоиться. – Держитесь, Трой. Вы скоро поправитесь. Я в этом совершенно уверен.

Услышав свое имя, Трой открыл свои удивительные бирюзовые глаза, посмотрел на графа и протянул к нему руку.

– Моя… сестра… – проговорил он с трудом, еле слышно. – Эффи… Нельзя оставлять ее одну.

Значит, юноша и его сестра одни в Лондоне?

– Ну конечно, нельзя. Я предложу вашей сестре переехать сюда, в Мэддокс-Хаус.

– А Рома? Нельзя оставить… одну.

– Сколько бы сестер у вас ни было, я всех их с радостью приму у себя – или предложу им пожить здесь.

Виду юноши был смущенный; он попытался сказать что-то еще, но Йен велел ему молчать.

– Не беспокойтесь. Я позабочусь обо всем. Вам нужно просто спать и восстанавливать силы.

Глаза у юноши уже смыкались. Врач сложил свои инструменты и сказал, кивнув:

– Сон – самое лучшее лекарство. И кажется, мальчик compos mentis – в здравом уме, – так что, по крайней мере, вы сможете сообщить хоть что-то хорошее его близким.

Значит, он сможет сообщить сестрам Ренслоу, что их брат не в состоянии ходить, что ему грозит лихорадка, если он не впадет в коматозное состояние, но что он расслышал свое имя и помнит их имена? И это должно успокоить любящих родственников. Йен собрался лгать сквозь зубы. Он скажет этим женщинам, что их брат выздоровеет. Сразу же после того, как сообщит им, что в их брата попала рикошетом пуля, что он упал с лошади и ударился головой о камень, – во время тренировочной стрельбы.

Йен привык гордиться своей, честью, но теперь просто ненавидел себя.

Глава 2

Для мужчины честь – это все.

Для женщины семья – это все.

Йен, понимая, что в доме Ренслоу все крайне встревожены, торопливо привел себя в порядок. Его, не покидала мысль, что юный Ренслоу может переселиться в мир иной прежде, чем его близкие сумеют поговорить с ним в последний раз.

Он не мог допустить, чтобы это произошло. Он сорвал с себя рубашку и бриджи. Все равно их выбросят или сожгут. Они насквозь пропитаны кровью. Он не мог нанести визит дамам небритым, но слишком торопился, чтобы выдержать длительную процедуру, в которую превращал бритье Хопкинс, и побрился сам. Крови он потерял при этом не так много, как раненый юноша, но все-таки порядочно. Он торопился и поэтому не стал возиться с галстуком, так что камердинеру пришлось найти пестрый платок, который Йен повязал вокруг шеи. Провел расческой по темным кудрям, надел простой серый жилет, великолепную синюю куртку свободного покроя и сбежал с лестницы в тот момент, когда забили часы в холле.

Неужели всего девять утра? Йен вынул свои часы на цепочке. Ему казалось, словно он провел целый день в чистилище, но все равно было еще слишком рано для модного Лондона пить утренний шоколад. Вот что бывает, решил Йен, когда начинаешь день еще до рассвета. Или когда на завтрак у тебя только бренди.

Семья юноши, должно быть, уже обо всем знает, даже если они еще не встали. Слуги поднимаются наверх, ходят по дому, да и тот грум, должно быть, поднял крик, когда вернулся на поляну и не нашел своего упавшего с лошади подопечного. Если только то не был случайный знакомый, с которым юноша отправился проехаться верхом. Или если он вообще не сбежал, украв при этом лошадь. В настоящее время думать об этом было невозможно. Встреча с… как их там зовут? Эффи и Рома, вот как. Встреча с двумя сестрами и без того будет достаточно трудной. Друг Йена Карсуэлл ждал внизу у лестницы; каждый волосок у него на голове был аккуратно приглажен, на одежде – ни морщинки, ни пятнышка, несмотря на ранний час и на события этого утра.

– Как он? – спросил Карсуэлл, не тратя времени на приветствие.

– Пока что жив, – ответил Йен, уводя друга в библиотеку, подальше от ушей прислуги. – Врач и хирург совещаются насчет лечения. Хопкинс и экономка уверены, что они не дадут ему умереть.

– Превосходно. Но вид у тебя ужасный.

Йен втянул голову в плечи.

– А ты чего ждал? По крайней мере, ты выглядишь, как всегда, элегантно, если учесть, что ты был секундантом на дуэли, которая могла кончиться убийством.

Карсуэлл отвел глаза и кашлянул.

– Да, кстати, я подумал, что ты должен знать – Филиотт ничего не скажет, поскольку этот тип, Пейдж, оказался подлым трусом. С Филпотта достаточно, что соревнование в стрельбе кончилось так неудачно. Он будет рассказывать в клубах, что вы с Пейджем решили уладить свои разногласия, соревнуясь в умении стрелять, но пуля полетела не туда. Филпотт клянется, что заставит Пейджа уехать из Лондона и никогда больше сюда не возвращаться. Этот грязный тип уехал с места дуэли прежде, чем мы нашли мальчика, так что он не сможет опровергнуть версию о промахе. Твой кучер, конечно, подтвердит нашу версию, но вот врач?

Йен хрипло рассмеялся.

– За те деньги, которые зарабатывает этот костоправ, он скажет все, что угодно, даже что мальчик сам в себя выстрелил. А я вот не выношу лжи.

– Запомни, это несчастный случай! Ты вовсе не собирался ни в кого стрелять. Ты ведь даже не попытался пристрелить этого труса Пейджа. Но ты же знаешь, что из этого сделают скандальные газетенки и колонки светских сплетен. Тебе придется не одну неделю все объяснять, и чернь будет требовать, чтобы тебя вздернули на виселице, как это делали французы, когда очертя голову уничтожали своих аристократов. Принцу-регенту не нужно, чтобы с кем-то из людей его круга случались такие неприятности, да еще теперь, когда его собственная популярность упала так низко.

– Неужели ты думаешь, что слухи о сегодняшнем происшествии могут свалить правительство? Если бы Принни, – сказал он, имея в виду принца-регента, – тратил национальное богатство, кормя бедных, вместо того чтобы объедаться деликатесами, он стал бы героем в глазах простых людей.

– Мы с тобой знаем, что этого не произойдет. Но подумай, как этот скандал повлияет на законопроект, который ты хочешь провести в следующем месяце в парламенте, если увидят, что ты считаешь себя выше закона. Подумай о своей матери и сестре. Это погубит их.

Йен думал о сестрах юного Ренслоу и о его матери, если таковая у нею есть.

– Да, я понимаю: Ренслоу, конечно, знает правду. Я, подожду, пока не узнаю его мнения, до какой степени откровенно, мы можем рассказывать об этом.

– Твой дворецкий сказал мне, что он совсем еще мальчик. Разве он способен понять, чем все это может кончиться?

– Он стоит на пороге смерти… и он совершенно ни в чем; не виноват. Как магу я не отнестись с уважением к его желаниям?