Марина Фьорато - Мадонна миндаля Страница 4

Нет… не могла она лишить себя жизни. Но понимала: жизнь и сама понемногу покидает ее.

Когда-то она просто поверить не могла в то, что ее брак окажется таким счастливым. На вилле Кастелло они с Лоренцо жили душа в душу. Вместе пировали, охотились, путешествовали, ездили в гости к богатым и знатным соседям, посещали различные празднества, пили вино с собственных виноградников, лакомились миндалем, собранным в этих рощах. Раз в неделю они ходили к мессе в церковь Санта-Мария-деи-Мираколи, в ту самую церковь, где венчались, но в остальное время жизнь их была полна земных радостей и наслаждений, в том числе и любовных утех, и вкусной еды. Детей у них пока не было, но они по этому поводу ничуть не грустили, полные любовью друг к другу и пока еще очень молодые — целая жизнь впереди. Когда в 1523 году во время чумы оба они лишились родителей, то едва заметили это и продолжали жить и любить друг друга в своем высоком замке, в полной безопасности и ничуть не опасаясь осадившей его «черной смерти». И летом, и зимой они много смеялись. Лоренцо был человеком веселым, жизнерадостным, и свою юную супругу тоже научил относиться к жизни весело, с юмором, во всем искать нечто интересное, забавное, и она вскоре стала такой же веселой и живой. В замужестве Симонетта расцвела, черты ее утратили детскую пухлость и неопределенность, и вскоре она уже славилась своей красотой — ангельским личиком в обрамлении густых рыжих волос и жемчужно-белыми руками. Нуждаться им ни в чем не приходилось. Оба получили богатое наследство, вполне достаточное для счастья и дающее возможность потакать любым своим прихотям. Стены у них в доме украшали роскошные гобелены, они покровительствовали многим художникам и музыкантам. Во время трапез стол их ломился от изысканных мясных кушаний и всевозможной выпечки, а свои красивые юные тела они одевали в драгоценные меха и мягчайший бархат. Укладывая роскошные рыжие кудри, Симонетта вплетала в них жемчуг и серебряные нити, закалывала их изящнейшими гребнями и заколками с самоцветами.

А потом начались войны — годы тревог и борьбы одного государства с другим, гвельфов с гиббелинами.[3] Милан, Венеция, Генуя, папские земли — все это, точно в кости, стали разыгрывать между собой могущественные правители Италии и других стран.

Лоренцо чуть ли не с рождения обучали воинским искусствам, так что в армии он быстро прославился и вскоре стал командовать одним из полков. Новые обязанности заставляли его часто покидать дом, и нередко Симонетте приходилось встречать Михайлов день[4] или Рождество в одиночестве, а резной стул ее мужа, стоявший во главе стола, оставался пустым.

И каждый раз Симонетта огорчалась и грустила, однако старалась не поддаваться дурному настроению, пыталась отвлечься, заняться каким-нибудь любимым делом — стрельбой из лука или игрой на лютне, — чтобы время поскорее прошло. Порой, когда Лоренцо не было дома, она подумывала и о том, что хорошо бы у нее все-таки был ребенок, чтобы было чем заняться в отсутствие мужа, но желание это моментально пропадало, стоило ей увидеть, как Лоренцо скачет к дому по дороге, ведущей через миндальную рощу. Она бросалась ему навстречу, а он подхватывал ее и крепко прижимал к закованной в доспехи груди, страстно целовал в уста. А потом они направлялись прямиком в спальню, и она после воссоединения с супругом больше уж не помышляла ни о каких детях, возможных плодах подобного воссоединения.

Теперь никаких «плодов» уже и не будет. И Лоренцо никогда не вернется с поля боя. Он погиб во время последней кампании, отправившись воевать под командованием маршала Жака де Лапалисса. Этот великий французский полководец тоже погиб, как и ее Лоренцо. Теперь Симонетта с особой остротой понимала, каким утешением мог бы служить ей ребенок, сын или дочь Лоренцо. Увы, ей уже минуло семнадцать, и она была твердо уверена, что лучшие годы для вынашивания и рождения младенца остались позади. Она чувствовала себя очень одинокой и полагала, что ей так и суждено коротать свой век в полном одиночестве.

Вот почему Симонетта ди Саронно задавалась вопросом: «А есть ли Бог?» Зачем Ему понадобилось так ломать ее жизнь? Зачем Он позволил насильственно разъединить двоих столь преданных друг другу людей, чей союз был освящен в Его доме как одно из таинств?

И Симонетта стала бояться Бога. Она не молилась Ему с тех пор, как вернулся Грегорио. Но ведь если она совсем отвернется от Бога, то наверняка будет низвергнута в бездну и осуждена идти по иному пути — темному и страшному. А если она окажется в аду и будет навечно Им проклята, то ей уж никогда больше не встретиться со своим Лоренцо. Это будет пострашнее той судьбы, что выпала на ее долю в этой жизни, ведь она и дышать-то могла, лишь надеясь на некую отдаленную возможность воссоединения в раю со своим возлюбленным. Раньше, когда она была так счастлива, она всегда шептала свои молитвы на ухо Богородице, ибо кто, как не Дева Мария, познавшая со святым Иосифом и любовь мужчины, и счастье замужества, могла понять ее. И Симонетта решила: утром она снова пойдет в церковь Сайта-Мария-деи-Мираколи и помолится Пресвятой Богородице, попросит у Нее прощения и утешения. И если утешение будет ей даровано, это станет настоящим чудом, а больше ей ничего и не нужно. Симонетта убрала замерзшие пальцы со шпаги и аркебузы, отошла от окна и, опустившись на колени возле кровати, тихонько прочла «Отче наш». Затем, закутавшись в теплый плащ из дорогого меха, она, точно подрубленная, упала на постель, даже не сняв покрывала.

ГЛАВА 3

СЕЛЬВАДЖО

— Нонна, у нас в лесу живет дикарь!

— А ты, Амария Сант-Амброджо, уже двадцать лет живешь на этой земле, но ума у тебя по-прежнему не больше, чем у фасолины! Что за глупости, какой там дикарь?

— Честное слово, Нонна! Клянусь святым Амвросием! Мы с Сильваной ходили к родникам и там его увидели. Да и в городе о нем все говорят. Его так и называют — Сельваджо, то есть дикарь! — От возбуждения глаза у Амарии расширились и стали круглыми, как блюдца.

Старушка присела у краешка убогого стола и внимательно посмотрела на внучку. Амария и сама выглядит не лучше того дикаря. Черные густые волосы, волной спускающиеся до пояса, спутаны, из них торчат какие-то желтые цветочки и колючие веточки шиповника, а лицо, обычно покрытое ровным густым загаром, от волнения так и пылает жарким румянцем. Темные, как маслины, глаза вытаращены, а белки сверкают, точно у испуганной лошади. Корсаж на платье порвался, и тело обнажено куда больше, чем позволяют приличия, полные груди прямо-таки вываливаются из шнуровки и кружев. Юбки Амария подобрала и обмотала вокруг полных крепких ног на манер штанов, чтобы удобнее было бежать. Девушку никак нельзя назвать толстой, ибо их маленькая семья живет так бедно, что обжорство просто недопустимо, и все же она кажется весьма упитанной, пухленькой, этаким персиком со всеми женскими прелестями и округлостями. Цветущая, полная очарования и здоровья, Амария — воплощение самой жизни и весьма соблазнительная картинка для любого проходящего мимо мужчины. Однако ее обильная красота цветущего розового куста, как и округлые черты лица и пышные формы, пребывает в явном несогласии с существующей модой. Придворные дамы и просто модницы, страстно мечтая о белой, как алебастр, коже и бледности, во имя желаемого результата готовы натирать щеки свинцовой пастой, тогда как Амария загорелая, почти смуглая, точно насквозь прогретая солнцем. Благородные синьоры, стремясь к изяществу, худы, как куклы-марионетки, Амария же будто сплошь состоит из округлостей и выпуклостей. Представительницы знатных семейств используют всевозможные ухищрения, старательно осветляя себе волосы и делая их рыжими или золотистыми, но Амария ничуть не стесняется густой роскошной гривы, иссиня-черной, точно вороново крыло. И хотя для старой Нонны никого в мире нет прекраснее ее внучки, она уже не надеется когда-нибудь выдать Амарию замуж. Кому, скажите на милость, нужна девица-переросток, которой уже стукнуло двадцать, да еще с таким количеством мяса на костях, зато начисто лишенная не только состояния, но и благоразумия? Мало того, она, ничуть не стесняясь, носится по всей Павии полуодетая, словно те шлюхи, что в сумерки слетаются к городской площади!