Виктория Холт - Обет молчания Страница 4

Все сошлись на том, что никакого ограбления не было, украшения забыли положить в шкатулку, а потом они каким-то образом запутались в подзоре кровати. Видимо, окно забыли закрыть, и, вернувшись и найдя его открытым, мои родители решили, что произошла кража со взломом.

Перед полицейскими извинились за беспокойство и пожертвовали солидную сумму на благотворительность, связанную с полицией. Дело закрыли.

Поэтому я и запомнила так живо свою первую встречу с Карлом Циммерманом.

ПАНСИОН «СОСНОВЫЙ БОР»

Родиться в такой дружной семье было счастьем для меня. В эту раннюю пору моей жизни было замечательно чувствовать свою защищенность, зная, что кроме родителей у тебя есть и другие близкие люди, такие, как тетя Ребекка со своим семейством в Корнуолле, где я иногда проводила праздники, или Картрайты, родственники мужа тети Ребекки, которые всегда очень тепло относились ко мне.

Тетя Ребекка приходилась маме сводной сестрой, и они были очень привязаны друг к другу.

Нравился мне и дядя Джеральд, брат моего отца.

Он служил в гвардии, имел чин полковника, был женат на тете Эстер, весьма энергичной даме, полностью посвятившей себя мужу и своим двум сыновьям, моим кузенам Джоржу и Гарольду.

Кроме родственников круг близких людей включал Дэнверов и отца тети Белинды Жана-Паскаля Бурдона, обаятельного и несколько загадочного человека, окруженного в моих глазах почти сатанинской аурой.

Самым близким мне человеком была мама, хотя между отцом и мной тоже существовала большая привязанность. Я восхищалась им, чрезвычайно уважаемым членом парламента. Вечно занятый, он находился то в Лондоне, то в палате общин, то в Марчлэндзе, где «нянчился» со своими избирателями. Когда в палате заседали допоздна, мама обычно не ложилась спать, ожидая отца с легким холодным ужином, чтобы они могли обсудить сегодняшние выступления. Я слышала от кого-то, что эту привычку она переняла от миссис Дизраэли,[1] которая вела себя так с великим Бенджамином.

Когда-то мама делала это для своего отца, тоже члена парламента. Именно тогда она и познакомилась с Гринхэмами и вышла замуж за одного из них, хотя их семьи дружили еще со времен ее детства.

Мой отец пользовался у всех исключительным уважением. Очень часто после произнесенной в палате речи или какого-нибудь публичного выступления его высказывания цитировались в газетах.

Но хотя его партия пришла к власти в 1905 году, он никогда не входил в кабинет министров. И никогда к этому не стремился.

Несмотря на то что он был обычным любящим отцом, его окружала некая таинственность. Например, ему часто случалось уезжать, и я никогда не знала точно, куда он едет и когда вернется.

Я так до конца и не понимала, известно ли это даже маме. В любом случае, она никогда ничего не рассказывала.

— Отец уехал по государственным делам, — говорила она, но я, хорошо изучившая ее, замечала ее беспокойство и неизменное облегчение, когда он возвращался.

Папа был хорошим человеком, и я горячо любила его. Правда, отца несколько отдаляло от меня то, что я чувствовала в нем что-то непонятное мне, чего никогда не было с мамой. Но эта тайна, неопределенная и смутная, всегда оставалась.

Как-то я сказала маме, что довольна своим именем «Люсинда», потому что ее тоже зовут Люси и мы как бы являемся частью друг друга. Матушка растрогалась и сказала, что всегда хотела иметь дочь, и день, когда я родилась, стал счастливейшим в ее жизни. А как отличалась ее жизнь от: моей! У нее в ранней юности не было такого чувства защищенности, создаваемого любящими родителями и множеством близких родственников.

— Тетя Ребекка заменила мне мать, — сказала как-то матушка. — Я часто думаю, что стало бы со мной, если бы не она.

В ту раннюю пору жизни моя мать не знала, кто ее отец, и только много позднее обнаружила, что это известный политический деятель Бенедикт Лэнсдон и они с Ребеккой сводные сестры.

Узнав о своем родстве, матушка сблизилась со своим отцом Бенедиктом Лэнсдон ом. Она часто рассказывала о нем, сначала светясь от гордости, а потом переполняясь печалью, потому что однажды, когда он садился в свой экипаж, чтобы поехать в палату общин, его застрелил ирландский террорист. Матушка находилась рядом, когда это произошло.

Я пыталась представить себе, что испытываешь, когда убивают твоего отца, когда жизнь любимого человека внезапно обрывается на твоих глазах. Мне кажется, что моей матери так никогда и не удалось до конца от этого оправиться. С этого выстрела началась полоса немыслимых горестей, пока она не обрела счастья с моим отцом.

Это был ее второй брак, но она никогда не говорила о своем первом замужестве, и я понимала, что не должна ни о чем спрашивать. Она неохотно рассказывала о том времени.

Как-то матушка с глубоким чувством произнесла:

— Наверное, стоит пройти через страшные испытания, ведь они учат тебя ценить по достоинству настоящее счастье, что, возможно, не дано людям, никогда не страдавшим.

Я радовалась, что она вышла замуж за моего отца и все ее горести остались позади.

Я сказала ей:

— Теперь у тебя есть мы… мой отец… Чарльз и я.

— Я благодарю Бога за вас всех, — сказала матушка, — И, Люсинда, я так хочу, чтобы ты обрела счастье. Надеюсь, когда-нибудь у тебя будут дети и ты узнаешь, какую радость она могут принести.

Возможно, Дэнверы были нам даже ближе кровной родни. Тетя Белинда с дочерью могли появиться у нас в любое время, но иногда этому предшествовало короткое послание, извещавшее об их предстоящем визите. Как-то раз я услышала слова миссис Черри, что Дэнверы смотрят на наш дом как на гостиницу и ее удивляет, как хозяйка это допускает.

Изредка я гостила в Хэмпшире, где сэр Роберт владел огромным поместьем. Пребывание там всегда доставляло мне огромное удовольствие. Каддингтон Мэйнор построили значительно раньше нашего дома в Марчлэндзе, еще до войн Алой и Белой розы. Семья Дэнверов жила в нем с самого начала.

Они процветали в момент восшествия на престол Генриха VII и продолжали преуспевать при Тюдорах. На протяжении всей войны роз Дэнверы неизменно поддерживали Ланкастеров, и резные изображения Алой розы украшали в доме стены, камины и лестницы.

Меня заинтересовала картинная галерея в поместье. Аннабелинда только пожала плечами, когда я хотела расспросить ее о людях, изображенных на портретах.

— Они все умерли, — сказала она. — Мне нет дела до них. Мне хочется, чтобы мы жили в Лондоне.

Но мой отец никогда не согласится на это. В этом единственном вопросе он непоколебим.