Наталия Орбенина - Сказочник Страница 41

– Узнал! Батюшки, он узнал меня! – Софья схватила кота на руки и прижала к себе. – Милый мой дружок! Да как же я рада увидеться с тобой!

Она трясла кота и плакала от умиления.

Слезы и радостные причитания последовали и после того, как в Грушевку, по просьбе Софьи, из Эн-ска прибыли Матрена и Филипп Филиппыч. Тут уж рыдания, охи и ахи раздавались по дому целый день. Матрена в себя не могла прийти от сознания того, что она снова со своей ненаглядной девочкой. Ведь вся душа изболелась, исстоналась, жаловалась нянька. И ведь никому не поплачешься, люди-то вокруг злые и до чужой беды охочие. Как вороны, ждут лишнего слова, чтобы потом разнести по всему городу и рвать на части, трепать за глаза несчастную сироту.

Когда Софья и Матрена остались одни, молодая женщина спросила настороженно:

– Как там поживает мой незадачливый супруг господин Горшечников?

– А что ему сделается-то! – махнула рукой нянька, точно муху перед собой увидела. – Погоревал, погоревал, да и успокоился. Съехал на квартиру, правда иногда забегает проведать да скушать чего-нибудь вкусного, на холостых-то харчах много не нажируешь! Придет да и сидит, душу тянет разговорами. Все пытается выведать, где вы да что вы. А я ни-ни!

– А что, в городе, поди, клеймят меня позором? – Софья сама боялась этого вопроса.

– Не без того. Все языки об тебя счесали, что и говорить. Я первое время из дому боялась нос высунуть, Филипп Филиппович по лавкам ходил за провизией, с него что возьмешь! – Матрена тяжело вздохнула. – Мелентий твой, конечно, завалящий супруг, но коли в церкви венчались… Да и этот писатель, все же вдовец, странный человек, непонятный. Как ты теперь будешь жить? Нехорошо это. Ох, нехорошо!

– Матрена! – Софья строго постучала пальцем. – Сделанного не изменишь. Я ошиблась, выходя за Мелентия, и теперь расплачиваюсь за эту ужасную ошибку. А с Феликсом мне очень даже хорошо, просто замечательно! И ты не грусти, все образуется!

– Дай-то бог! – Матрена все вздыхала. Но радость от того, что они снова вместе, пересилила страхи и опасения за дальнейшую судьбу Софьи.

Жизнь в Грушевке после возвращения хозяина потекла своим чередом. Размеренно, тихо, спокойно и радостно. Каждый день Нелидов и Софья встречали с мыслью о том, что они вместе. Феликс снова начал писать и по вечерам читал Софье написанное. Софья, хоть и была всего лишь провинциальной учительницей, тем не менее имела отличный вкус и большую начитанность. Она внимательно слушала Нелидова и иногда позволяла себе дельные замечания. Потом он попросил ее править тексты и переписывать набело. Таким образом, Софья стала частью не только его бытия, но и его творчества. Соединились не только их тела, но и их души. Софья не могла более ни о чем мечтать. Он посвятил ее в свою тайну, он сделал ее жрицей своей религии.

День между тем стал совсем короток. Уже рано топили печи и зажигали лампы по всему дому. Софья куталась в теплые шали, потому что из щелей старого дома нещадно дуло. Прежний хозяин дома, покойный дядюшка Феликса, выписал из Англии большую бронзовую ванну на ножках. Эту ванну наполняли горячей водой, и Софья могла часами наслаждаться теплом. Однажды, когда нега охватила все ее существо и глаза закрылись, Софья вдруг почувствовала некий толчок, движение. Открыла глаза и увидела Зебадию. Любимый кот, вновь обретя хозяйку, не отходил от нее ни на шаг. И вот теперь он решил присутствовать и при купании. Кот легко вспрыгнул на край ванны и замер. Замерла и Софья, лежа по горло в воде. Она уже приготовилась к тому, что животное поскользнется, упадет в воду и оцарапает ее с громким воем. Но кот грациозно двинулся по краю ванны и без помех обошел ее всю. После чего, потоптавшись немного, развернулся и двинулся в обратную сторону. Зебадия уверенно ставил одну лапу в белых носках перед другой, словно он шел не по скользкому влажному краю ванны, а по ровному паркету.

Матрена, когда пришла с полотенцами для барыни, только подивилась:

– Экий шельмец! Вот бесстыжая бестия! Пришел на куколку мою глядеть! – и брызнула на кота водой. Тот спрыгнул и уселся около печи.

Но Софья не прогоняла кота. Ее радовала его преданность. Нелидову пришлось смириться с тем, что зверь повадился спать вместе с хозяйкой. Впрочем, он и в Эн-ске часто ночевал не на своей подстилке, а в комнате Софьи. Когда в доме было холодно, он залезал под одеяло и вытягивался во всю длину вдоль тела Софьи. Его нежный мех приятно грел кожу. Под утро он принимался щекотать ее своими усами, тыкаться своей кошачьей мордой в лицо женщины на манер поцелуя, мурлыкать и урчать, устраиваясь на шее, груди или плече хозяйки. Иногда он забирался ей на голову и укладывался в пышных волосах, как в гнезде.

– Софья! Я ревную! Я не потерплю этого нахала на вашей груди! – кричал Нелидов. – А впрочем, тут хватит места нам обоим!

Незаметно пришла зима, и Грушевка утонула в снегах. Нелидов много работал и очень боялся, что Софья в этой глуши совсем заскучает.

– Друг мой! Признайся, ведь тебе должно быть тут скучно? – однажды спросил Феликс возлюбленную.

Та изумленно воззрилась на него:

– Вовсе нет! Нет, как ты мог подумать, что мне скучно с тобой! Ты для меня – целый мир! Мне никогда не было так интересно жить, как теперь! Мне не нужны другие люди, мне хватает впечатлений! Мне нужен только ты, ты для меня бескрайний океан! – И она с нежностью обняла его.

Феликс ласково похлопал ее по руке, но в душе у него не стало спокойнее. Если ты весь мир и безбрежный океан, то каким ярким должен быть этот мир и каким глубоким океан?

Однажды, встав довольно поздно, Софья в одиночестве пила кофе в столовой. Феликс рано уехал по делам. Принесли почту, она рассеянно перебирала газеты и прочую корреспонденцию. Вдруг взгляд ее замер. Письмо было адресовано ей. Но кто же мог ей написать? Разве Толкушина, но это не ее рука. Софья торопливо распечатала конверт.

«Мадам! Вы в большой опасности! Он все равно убьет и вас!»

Подпись отсутствовала. Руки Софьи задрожали, она судорожно сложила листок и быстро убрала. Свет померк, счастье споткнулось и покатилось в темный угол. Глаза деревянного дракона в гостиной сверкнули нехорошим огнем.

Глава двадцать шестая

Лошадь бодро стучала копытами по промерзшей дороге. Этот мерный звук, скрип полозьев и бряцание колокольчика наводили на меланхолические размышления. Леонтий Рандлевский поежился и поплотней закутался в медвежью полость. Холодно, бр-р! На дворе начало декабря, но мороз уже забирал нешуточный. Рандлевский развлекался тем, что смотрел по сторонам. Высокие деревья, припорошенные снегом, бегущие по небу облака. Он давно не покидал Петербурга, не вдыхал свежего аромата зимнего леса, не любовался дикой красотой. Его уделом были каменные громады домов, неизменный кабинет в театре, в котором он в последнее время уже почти что жил, наполненный табачным дымом, окурками, бумагами, разрозненными листками ролей. Скучные лица актеров труппы, надоедливые газетчики. Он так и не смог найти замену Нелидову. Все, что ему приносили читать, казалось пошлым, поверхностным, убогим. Театр погибал на глазах, актеры разбегались, публика, насытившись скандалом, связанным с убийством этой дурочки Кобцевой, снова жаждала искусства, а его-то как раз и не было. Рандлевский метался в поисках стоящих пьес, да все напрасно. А Нелидов как сквозь землю провалился. Но слава богу, он их нашел, голубчиков. Недалеко же залетели! Теперь он умрет, но не покинет Грушевки, пока не добьется своего.