Ирина Мельникова - Фамильный оберег. Отражение звезды Страница 41

Кыргыз легко поднялся на ноги. Это при его-то ране! Взмахнул рукой. Под ноги Мирону упало обгоревшее птичье крыло. А Силкер захохотал:

– Держи, орыс! Дух совы поднимет тебя из ямы…

– Стой! – закричал Мирон. – Ты куда? Силкер!

В ответ ни звука, только удалявшийся треск хвороста под ногами.

– Ушел? Ах ты, падаль! – удивленно произнес князь, отказываясь верить в предательство.

Подлый кыргыз обвел его вокруг пальца, заманил в ловушку. И это после того, как он несколько раз спасал его от гибели!

– Волчья порода! – зло сплюнул Мирон и, прижав раненую руку к груди, опустился на дно ямы…

Серый рассвет занялся над тайгой. Мирон, съежившись, сидел на дне ловушки. Вода поднялась почти до пояса, но не было сил встать на ноги. Дождь лил всю ночь, и он без того промок до костей. Его трясло от озноба. Все вокруг двоилось, заплывало душным, тяжелым маревом. Рана ныла не переставая. Руку ломило, тело занемело, и Мирон с тоскливым недоумением подумал, что ему совсем не хочется сопротивляться надвигавшемуся концу.

Наверно, он все-таки забылся на какое-то время и вздрогнул от шороха веток над головой. Вскинув голову, он увидел на краю ямы широкоплечего кыргыза, смотревшего сверху вниз с холодным презрением на пленника. Копье в его руке было нацелено прямо в лицо Мирона. Инстинктивно прикрывшись рукою, князь, как ему показалось, крикнул, а на самом деле едва слышно пробормотал:

– Эй, не трогай! Я к Айдыне иду!

Он не понимал, что его заставило вспомнить об Айдыне. Но, вспомнив, словно воспрянул духом.

Кыргыз продолжал бесстрастно изучать Мирона. А тот повторял, как заклинание:

– Дело у меня к ней, слышь? Пойми, нужно увидеть Айдыну… Ты пику-то убери…

Едва приметным движением кыргыз метнул в яму свернутый в кольцо аркан. А когда Мирон ухватился за его конец, бросил:

– Мылтых давай! Огненную палку!

– Нет у меня огненной палки, – прокричал снизу Мирон. – Сгорела! – И развел руками. – Ничего нет!

Как только Мирон перевалился через край ямы, кыргыз с размаху ткнул его носком ичига под ребро. И пока пленник приходил в себя, завернул ему руки за спину, сноровисто связал. Потом затянул один конец веревки у него на шее, другой привязал к седлу.

– Айдына хотел? Пойдем Айдына… – и, вскочив на коня, заторопил: – Пир! Пир![40]

Мирон разглядел еще трех вооруженных всадников. Они с любопытством поглядывали на него, но не проронили ни слова.

Связавший его кыргыз дернул за аркан, принуждая идти, и двинулся в сторону от тропы.

С трудом поспевая за ним, Мирон прохрипел:

– Куда ведешь?! Правду тебе говорю: к Айдыне надо!

Кыргыз оглянулся. Насмешливо прищурив глаза, сказал:

– Тайга дурак плутает. Мы короткий путь ходим…

Глава 16

Миновал месяц Ульгер. В ночном небе вновь засиял Звездный Охотник[41]. Дни становились короче, ночи – длиннее. Первые дни месяца Кичкер[42] выдались холодными и дождливыми. По утрам лужи покрывались ледком, а побуревшие травы – тонким слоем инея. Птицы давно улетели на юг, потеряла голос кедровка. Стихли брачные крики маралов. Жирные барсуки забились в норы, медведи ворочались в своих берлогах. Тайга готовилась к долгой зиме: к ледяным метелям и обильным снегопадам.

Стада пригнали с летних пастбищ. Но Киркей не вернулся в табун. Исполнилась давняя его мечта. Он стал хозончи Айдыны. Его радовало, что она не забыла о своем обещании и оставила в дружине, хотя он не поймал Ирбека, а привез всего лишь косы шамана.

Айдына молча выслушала его и велела сжечь косы Ирбека в костре. По ее приказу новый шаман рода Аппах разломал его бубен и колотушку, их бросили в ту же пропасть, где погиб Ирбек.

Одна беда: полученные в схватке раны загноились, шея и колено распухли. И вновь Ончас выхаживала Киркея: промывала раны настоями трав, накладывала повязки с барсучьим салом.

Однажды его навестила Айдына. Целый день поила отварами, тихо сидела рядом. Но, когда Киркей пытался заговорить, отвечала неохотно и в глаза не смотрела. Взгляд ее был тосклив и устремлен куда-то далеко, за стены юрты. Киркею очень хотелось напомнить ей о былой дружбе, сказать, наконец, о своей любви. Он даже посмел коснуться пальцами ее руки, но Айдына напряглась и посмотрела на него так зло и одновременно высокомерно, что он стушевался. И попыток сблизиться с ней больше не возобновлял.

С тех пор как Киркей испил из рук Айдыны целебный отвар, он стал быстро поправляться. Но духи гор и тайги, вернув силы Киркею, должно быть, не до конца отпустили его душу. И без того немногословный, он и вовсе замолчал, стал задумываться, на вопросы отвечал односложно. В последнее время облюбовал скалу возле аала и подолгу сидел на ее вершине в одиночестве, положив на колени руки и уронив на них голову.

Девять весен прошло с того времени, когда он впервые увидел Айдыну. Старая росомаха напала на девочку недалеко от юрты Ончас. Почти слепая была росомаха и не смогла увернуться от Киркея. Тогда у него не было ни лука, ни копья. Он заколол зверя ножом, который достался ему от отца. В схватке росомаха прокусила Киркею ладонь. Но мальчик не заметил боли. Айдына смотрела на него испуганными глазами. Он смеялся, чтобы ободрить ее. А кровь капала на траву…

Тогда Айдына сняла платок и неумело перевязала рану. Он до сих пор помнил, как дрогнуло сердце, когда тонкие пальчики коснулись его кожи. А вечером Салагай натер большой палец внука мясом росомахи и сказал: «Ты подбил первого зверя! Теперь ты охотник, Киркей».

Но сейчас он мог наблюдать за любимой только издали. Ведь он был всего лишь простым воином, а она – вождем улуса. Даже старейшины родов относились к ней с почтением. Впрочем, Айдына не любила, когда ей перечили. Ее побаивались и хитрые чайзаны, и отважные матыры. Еще свежо было воспоминание о том дне, когда она выступила против Ирбека. В улусе шепталась, что сила Арачин и мужество Теркен-бега передались их дочери.

Как когда-то Чайсо, Киркей прилежно занимался с молодыми воинами и сам подолгу упражнялся в стрельбе, возвращая рукам былую твердость, а глазу – меткость. Ведь сама Ончас, почетная старуха рода, сшила ему колчан, а потом опоясала его этим колчаном с девятью стрелами, потому что по меткости он превзошел всех молодых лучников. Она же надела ему на палец медную пластину – дапсы, что хранит руку от удара тетивы.

Со временем он стал еще сильнее, еще ловчее. Он дрался на пиках и саблях с пятью воинами и вышел победителем. Он исхитрялся удерживать пальцами несколько стрел и пускал их с такой быстротой, что они летели одна за другой. Даже бывалые воины качали головами: «Вот это лучник!» Ни одна стрела не пролетела мимо цели, будь то ветка толщиной с палец или бычья шкура с белым пятном, удаленная на полтысячи шагов. Он заказал себе невиданный лук – на локоть выше его роста и такой тугой, что ни один лучник не смог натянуть на него тетиву. Стрелы – каждая с пастуший посох. Наконечники же стрел не длинные и плоские, как лист ивы, а четырехгранные, чтобы доспехи пробивать. На пробу он просадил стрелой прочнейшие латы, а заодно и доску, на которую их повесили.