Дражайший плут - Элизабет Хойт Страница 41

— Опустите ноги в воду — это вас согреет.

Дверь распахнулась, возвещая о новом пришествии хозяина гостиницы. Он принес поднос с едой и питьем. За ним шла женщина — вероятно, жена — со вторым тазом горячей воды, а за ней два мальчика: один нес столик, второй — стул.

Тревельон поспешно отступил, наблюдая, как под руководством хозяина предметы занимают положенные места. В результате перед камином встал стол с прекрасно сервированным ужином.

— Что-нибудь еще для вас или вашей супруги, сэр? — с улыбкой обратился к Тревельону хозяин.

— Нет, благодарю вас, этого достаточно. Получив несколько монет, хозяин поклонился и вышел, а Тревельон, прихрамывая, подошел к столу, сел и сообщил:

— Кажется, здесь рагу из курицы и клецки.

Собственный голос показался ему оглушительным.

— Чудесно. — Феба сняла намокший чепец.

Похоже, она и не догадывалась, какие чувства обуревают мужчиной, руки которого только что побывали под женскими юбками?

— Когда-нибудь вы мне расскажете, как стали хромым? — спросила вдруг девушка.

Он пристально взглянул на нее. Она сидела, касаясь столешницы подушечками пальцев и пытаясь на ощупь определить, что стояло перед ней на столе. И его поразила мысль — какая же она храбрая! Изо дня в день жить со своей слепотой, доверчиво следовать за ним и встречать нелегкие испытания их путешествия в веселом расположении духа и с неиссякаемым любопытством!

Тревельон невольно улыбнулся.

— Кружка с пивом стоит чуть правее вашей правой руки.

— Вот здорово! — Феба оживилась, придвигая к себе кружку, сделала осторожный глоток, однако нос все равно сморщила.

Он невольно рассмеялся:

— Слишком крепко?

— Крепко, но, кажется, мне даже нравится. Почему бы и нет?

— Но вы не уверены, — заметил он, наполняя ее тарелку.

— Я же говорила: прежде чем отказаться, надо несколько раз попробовать.

— Сильно сказано, — пробормотал Тревельон, слишком уж нежно, и придвинул к ней тарелку. — Ложка справа, хлеб слева.

— Благодарю вас. Пахнет действительно аппетитно!

Он начал задумчиво жевать, наблюдая, как она справляется с содержимым своей тарелки: осторожно помогая себе кусочком хлеба набрать в ложку рагу и аккуратно отправляя себе в рот.

— Это все моя лошадь, — сказал вдруг Тревельон.

Она подняла глаза — точнее, подняла лицо, — но не сказала ни слова в ответ на его туманное заявление.

— Ее звали Фиалка. Глупое прозвище для лошади драгунского полка, но ведь не я ее так назвал. Красивая была кобылка: быстрая, сильная, с большим добрым сердцем.

— Что же произошло? — Феба провела пальцем по ободку кружки.

— Это случилось больше двух лет назад, — начал Тревельон, припоминая события той темной ночи. — Мы патрулировали улицы Сент-Джайлза, и когда обнаружили одного весьма известного бандита, погнались за ним. Он, загнанный в угол, выстрелил в мою Фиалку.

Брови нахмурились над ореховыми глазами.

Какой ужас!

— Да. — Ему никогда не забыть криков боли, но Фебе лучше об этом не знать. — Она завалилась на меня, а это было крупное сильное животное.

Вспомнилась агония… Хруст кости. Белое лицо Уэйкфилда…

— А из-под лошади вытащил меня ваш брат. А потом…

— Что? — Ее лицо было таким юным, таким невинным, и отблески огня камина подсвечивали его сбоку, загораясь ореолом в волосах.

— Уэйкфилду пришлось пристрелить Фиалку.

Тревельон схватил кружку и сделал жадный глоток. Едкий вкус той ночи до сих пор разъедал ему язык.

Феба поежилась.

— Могу представить, какой это был ужас — и для вас, и для Максимуса.

Тревельон смотрел на нее во все глаза. Откуда у столь юной девушки такое умение сопереживать? Она была так естественна в своем сострадании! Нельзя, чтобы жизнь легла на нее тяжким бременем, заставляя с цинизмом воспринимать боль или любовь. Впрочем, она больше не ребенок, чтобы жить завернутой в вату. Она стала взрослой. Она имеет право знать.

Он не годится для нее.

— В ту ночь ваш брат спас мне жизнь, — сказал Тревельон. — Он привез меня в ваш дом и послал за врачом. Я уже ломал эту ногу, и второй перелом осложнил ситуацию. Не прими герцог своевременных мер, я, возможно, остался бы вовсе без ноги.

— Я и не догадывалась, что ранение было столь ужасным, — тихо сказала Феба. — Наверное, вам было очень больно.

— Доктор держал меня на обезболивающих.

Феба была права: от мучительной боли он не спал ночами, а разные снотворные, которые доктор оставлял возле постели, помогали мало.

— Я знала только, что вы были ранены и лежали у нас в доме. — Феба нахмурилась. — Почему Максимус оказался в ту ночь в квартале Сент-Джайлз? Очень странное для него место.

— Вы же знаете, что ваших родителей убили в Сент-Джайлзе, — произнес он задумчиво. — Это сильно повлияло на вашего брата, поэтому иногда он помогал мне ловить там преступников.

Феба кивнула, поджав губы.

— Это в духе Максимуса. Раньше, пока не появилась Артемида, его все раздражало. А что, он ездит в Сент-Джайлз?

— Нет. — Он со вздохом начал намазывать маслом хлеб. — Полагаю, эта страница его жизни закрыта. Как и моя. Я тоже не гоняюсь больше за ворами и самогонщиками.

— Я рада. Нет, не тому, как закончилась ваша карьера. Но ведь это очень опасно — преследовать вооруженных преступников и других негодяев. Слава богу, вы оставили это занятие.

И впервые с того дня, как его ранили, он тоже порадовался этому обстоятельству.

«Для слепых пробуждение сродни игре в «угадайку», — подумала Феба на следующее утро. Как узнать, уже утро или все еще ночь, если ничего не видишь? Если в жизни нет никакого света, только вечная тьма?

Она лежала, прислонившись щекой к теплой груди Джеймса, почти в том же положении, что и прошлым утром, и прислушивалась. Он дышал глубоко и ровно — значит, еще спал. Потому ли, что утро еще не наступило? Или просто потому, что вчера выбился из сил, да и боль в ноге не давала покоя?

С нижнего этажа гостиницы слышались звуки, похожие на голоса. Значит, сейчас все-таки утро. Может, завести петуха? Тогда будешь точно знать, что наступило утро. Но петух может оказаться сумасбродом: начнет кукарекать, когда придется, и запутает все на свете.

Вдыхая запах Джеймса, Феба счастливо вздохнула. Сегодня утром, после мытарств под дождем и несмотря на второй таз горячей воды, который принесла жена хозяина гостиницы, этот аромат ощущался особенно сильно. К запаху одеколона примешивался какой-то еще, неистребимый: наверное, мужского пота. Леди не следует наслаждаться подобными ароматами, но она не такая, как все, с какой стороны ни погляди.

И, разумеется, ей бы не понравился запах пота