Елена Арсеньева - Русская любовь Дюма Страница 42

Александр ни минуты не сомневался, что знаменитая писательница пожелает вернуть свои драгоценные бумаги. Он рассказал таможеннику, кто эта удивительная Жорж, и уговорил того отдать ему письма. Поначалу тот не соглашался, опасаясь, что госпожа Эмилия Шопен вспомнит о вещах, оставшихся на границе, пожелает их вернуть и, не обнаружив сундучка с письмами, устроит скандал. Тогда Александр с тонкой усмешкой проговорил:

– Разрешаю вам сказать, что Дюма-сын, наглец этакий, украл их.

Чиновник согласился, и Александр увез письма в Париж. Увы, это был его единственный успех! Прорваться в Россию оказалось решительно невозможно. Так что смириться с тем, что он потерял Лидию, все же пришлось…

Ее готовность подчиниться Нессельроде, безропотность, отсутствие малейшего сопротивления и попыток связаться с любовником (ведь Лидия не могла не замечать Александра, не могла не знать о том, как упорно он преследовал ее в надежде вернуть!) все чаще приходили на ум, и Александр все чаще задумывался: а с чего он вообще взял, что Нессельроде увез свою жену силой? Возможно, Лидия и сама была непрочь вернуться в Россию!

Эта мысль была ужасна, оскорбительна, однако она все чаще и чаще приходила в голову.

О, Александру гораздо легче было бы пережить эту потерю, если бы он знал доподлинно, бросила его Лидия по собственной воле или принуждена была смириться с обстоятельствами!

…Вообще довольно часто случается так, что на вопрос, который человек снова и снова задает мирозданию, он все же получает ответ или намек на ответ, однако разум человеческий (даже разум известного писателя и – в недалеком будущем! – знаменитого драматурга) слишком убог, чтобы, так сказать, связать концы с концами и сделать очевидные выводы. С другой стороны, Александр же далеко не все знал о своей «даме с жемчугами», то есть он практически вообще ничего о ней не знал, поэтому он и не смог оценить щедрости судьбы, которая все же предоставила ему возможность получить кое-какие ответы на свои вопросы.

Случилось это, когда он был уже почти в Париже.

Назад Александр, порядком поиздержавшийся в дороге, возвращался на перекладных. Но из Брюсселя он ехал железной дорогой – только потому, что начальник станции был ему знаком и являлся его жарким поклонником, а значит, денег за билет с него не взял. И хотя обнищавший герой наш уверял, что долг непременно вернет, оба не сомневались, что этого никогда не случится… Хотя, между прочим, этот незначительный долг был как раз одним из первых, который отдал Александр Дюма-сын, внезапно разбогатевший после состоявшейся-таки постановки своей «Дамы с камелиями».

Измученный переживаниями и долгой дорогой, обросший бородой, исхудавший и совершенно на себя непохожий (контраст между полненьким бонвиваном, который три месяца назад покинул Париж, и тем обтрепанным, косматым нигилистом, отражение которого Александр мог теперь наблюдать в зеркале, был совершенно разителен!), он устроился в купе, вытянул ноги и немедленно уснул, убежденный, что будет путешествовать всю дорогу один (это обещал ему благожелательный начальник станции), однако спустя какое-то время проснулся от запаха дыма и с неудовольствием увидел напротив себя какого-то красивого, хотя и весьма потасканного брюнета с белыми пятнами в бороде и на висках, который курил сигару, бесцеремонно выпуская дым прямо в лицо Дюма-младшему.

– Прошу прощения, мсье, но я не курю, – проговорил Александр вежливо, почти не греша против истины, поскольку за время своего путешествия сначала отвык от хороших сигар, а потом и вообще бросил курить (забегая вперед, скажем, что лишь на время – обретение парижской цивилизации вернуло Дюма-сына ко всем цивилизованным привычкам).

Любому приличному человеку после таких слов следовало бы извиниться и убрать сигару, однако пятнистый брюнет проговорил с вызывающим видом:

– Я должен был ехать в отдельном купе. Уж не знаю, почему Англь (такую фамилию носил начальник станции) устроил нас вместе.

– Я тоже этого не знаю, – миролюбиво сказал Александр, который вдруг вспомнил, что видел именно этого брюнета в обществе Нессельроде, а потому несколько оживился в надежде выведать хоть что-то о Лидии. – Но, поскольку мы с вами соседи, давайте сойдемся на чем-то, что могло бы нас объединить. Скажем… вот!

Он достал из саквояжа объемистую плоскую бутыль, в которой тяжело плескалась прозрачная чуть золотистая жидкость. Это была польская водка под названием zubrovka, высоко оцененная Александром во время его сидения в Мысловице. Также в его саквояже в кожаном футляре лежали серебряные стаканы.

– Позвольте предложить вам отведать этого прекрасного напитка, – любезно проговорил Александр, наливая по половине стакана и опасаясь, не сочтет ли попутчик его дикарем, что не плеснул на донышко, как положено по этикету.

– Охотно выпью, – согласился тот, с особенной пристальностью рассматривая стакан. – Извините мое любопытство, я неравнодушен к хорошему серебру и в своей карете – у меня в Париже собственный выезд, но сейчас путешествовать железной дорогой куда быстрее и удобнее, – заметил он как бы в скобках, – я всегда держу вино, например шампанское – и серебряные стаканы. Впрочем, по моему мнению, серебро портит вкус белого вина и шампанского, оно годится только для крепких напитков.

– Прозит! – провозгласил Александр. В Мысловице, где находился рубеж варварской Российской империи с просвещенной Европой, все говорили именно так, поднимая рюмки и бокалы.

Отпив чуть-чуть, Александр опустил стакан, медленно смакуя напиток, хотя зубровка и обжигала нёбо, – и не поверил глазам, увидев, что его сосед выпил все до дна.

– Позвольте предложить вам еще, – сказал Александр, наливая почти полный стакан.

Попутчик кивнул и одним махом осушил его.

Александр от изумления сам сделал глоток больше, чем собирался, и закашлялся.

– Хоть вы и пьете польскую зубровку и говорите «Прозит», вы не славянин, – констатировал попутчик, беря из его рук бутылку и вновь наливая полный стакан, опрокидывая его в глотку и тут же наливая вновь… И еще раз, и снова… – Европейцы цедят крепкие напитки, пытаясь оберечь свой желудок. А славяне борются с крепкими напитками, как с врагом: уничтожая их одним ударом, то есть одним глотком.

И он уничтожил очередного врага одним ударом.

– Вы говорите как знаток, – усмехнулся Александр.

– Конечно, – усмехнулся в ответ попутчик, – я и есть знаток. Ведь я – русский.

– Такая мысль у меня мелькнула, – кивнул Александр. – В Мысловице так же – залпом – пили зубровку только русские пограничники. Но вы великолепно говорите по-французски, совершенно француз и как парижанин.