Виктория Холт - Страстная Лилит Страница 43

Это был год Всемирной выставки, и улицы были переполнены иностранцами со всего света: индусами в изукрашенных драгоценностями тюрбанах, китайцами с косичками, африканцами в развевающихся одеждах. По улицам выстраивались кареты, а в Гайд-парке по дороге к Хрустальному дворцу разодетые женщины и щеголеватые мужчины устраивали веселые пикники с жареными цыплятами и шампанским. На них глазели бедняки – босоногие, в лохмотьях и вшивые, – хватая кости, вышвырнутые из карет; они дрались из-за этих объедков и за возможность подержать под уздцы лошадей, чтобы заработать таким образом один пенс. Окна всех зданий были украшены флагами, а все дороги, казалось, вели к тому широкому проезду, с одной стороны которого располагались огромные усадьбы Эннисмор-хаус, Парк-хаус и Гор-хаус, а с другой высился громадный сверкающий дворец из стекла. Вдоль всего проезда собрались все жаждущие выгоды от великого события в истории Англии. Изобилие фруктов и имбирного пива предлагалось с прилавков и ручных тележек, под которыми шныряли уличные мальчишки, пытаясь отыскать хоть что-нибудь; тут же вились карманники и пытавшиеся обмануть доверчивых людей мошенники. Играли шарманки, танцевали уличные плясуньи, плакали дети, выпрашивая красные, белые и голубые значки на отвороты своих пальто или веселые картинки с выставки на память. Они видели людей среднего достатка, приятно проводивших время на траве перед дворцом, или шедших отдохнуть в саду усадьбы Гор-хаус, или спешивших на ипподром «Бэтти», сооруженный около широкой аллеи в парке Кенсингтон; увидели они и «показ мод» в субботу ближе к вечеру, когда на выставку пускали лишь обладателей пятишиллинговых билетов или абонементов. В Лондоне, как и в Корнуолле, существовало строгое деление на классы, державшиеся друг от друга особняком. Никогда еще Аманда не видела ничего подобного этим улицам столицы с их красочностью и запущенностью, с их богатством и нищетой; этот вездесущий контраст то воодушевлял ее, то вдруг приводил в безысходное уныние, потому что тогда ей думалось, что этот огромный город и сам, как хрустальный дворец, был построен над выгребной ямой.

Аманда теперь вспомнила тот легкий шок, который она пережила, оказавшись на вокзале в Лондоне; он был связан с осознанием того, что она перешла на другую ступень социальной лестницы. На платформе висело объявление, гласившее: «Служащим компании строго запрещено переносить вещи пассажиров вагонов-платформ». Она была рада, что единственная из своих спутников могла его прочесть. Оно было знаменательным. Оно явилось приветствием для нее по случаю ее перехода в новый для нее класс; оно было нормой для того времени. Богатство почиталось, бедность считалась постыдной.

Свою первую ночь в Лондоне они провели в гостинице около вокзала, но они все понимали, что не могут себе позволить и дальше такую расточительность. Им повезло, потому что на следующий день после приезда они нашли дешевые комнаты; и лишь позже, когда начали понемногу разбираться в городе, в котором оказались, они поняли, какой это было для них удачей.

Все началось с того, что, когда они вышли из гостиницы, Аманда заметила слепца, пытавшегося перейти улицу в опасном из-за большого количества экипажей месте. Уильям поспешил ему на помощь, а человек разволновался, когда услышал их разговор. Они из провинции, определил он. Он поинтересовался, кто они такие и что здесь делают. Молодые люди отвели его на постоянное место торговли на Оксфорд-стрит, где его ждала жена. Она принесла ему на продажу букетики роз и незабудок, сделанные ею из шелка.

Как и ее муж, она проявила к ним интерес, а когда услышала, что они нуждаются в жилье, заволновалась.

Женщина жила с семьей – со своей матерью, отцом, мужем и сестрой – в небольшом доме недалеко от Тичфилд-стрит. У них есть две прекрасные мансарды. Плата совсем небольшая – всего три шиллинга и шесть пенсов в неделю. Дешевле найти невозможно, верно?

Вот так сразу же по прибытии они нашли подходящее жилье, которое не должно было стать слишком обременительным для их скромного капитала.

Мастерица по изготовлению цветов из шелка и ее муж стали их лучшими друзьями. Большую часть дня женщина проводила в своей комнате, так как не меньше четырнадцати часов в день Должна была отдавать работе, чтобы, если погода бывала хорошей, они с мужем могли бы заработать вдвоем десять шиллингов в неделю. Большую часть своих изделий она сдавала в магазины, где, как она рассказала Аманде, ей платили семь пенсов за фиалки, а за хорошие розы она могла получить до трех шиллингов.

Если Аманда переживала за бедняков Корнуолла, то как должна была она жалеть бедняков Лондона! Но вскоре она обнаружила, что эти люди не нуждаются в жалости. Они презирали ее в силу своего характера; так они защищались от мира – гордостью и заразительным и непобедимым юмором. На лондонских улицах трагедия быстро сменялась смехом. Даже попрошайки на перекрестках не поддавались печали, несмотря на распухшие, больные ноги в ссадинах, не мытое годами тело и жалкие лохмотья на нем. Уличные торговцы, пытавшиеся сбыть прохожим свой товар, сыпали прибаутками; даже пьянчужки, вываливающиеся из винных и пивных лавок, открытых весь день, распевали песенки. Дети, поджидавшие родителей у дверей этих лавок, прыгали, танцевали, дрались и смеялись вопреки всем бедам.

Так же вели себя и люди, в доме у которых они теперь жили. Кроме Доры, мастерицы, и ее мужа Тома, в доме жили мистер и миссис Мерфи, родители Доры, которые зарабатывали несколько шиллингов в неделю продажей листков с народными песенками, кресс-салата, рыбных и фруктовых пирогов, и сестра Доры, Дженни, шившая мужские сорочки. Эта семья была до крайности бедна, но все ее члены обладали характерными свойствами лондонской бедноты – мужеством, терпением и стремлением не поддаваться тяготам жизни.

Очевидной была необходимость зарабатывать деньги. Чем бы могла заняться Аманда? Она могла бы шить. Как она теперь сожалела, что не занималась рукоделием упорнее, как требовали от нее мать и мисс Робинсон!

Что же, теперь она собирается зарабатывать деньги. В пакете на полу были рубашки, которые ей принесла Дженни. Она должна была пришить к этим рубашкам пуговицы, которые тоже были в пакете, а когда она пришьет пуговицы на сто сорок четыре рубашки и отнесет их обратно на фабрику, то должна будет получить за свои усилия три пенса. Ей повезло, потому что Дженни работала на фабрике уже много лет и с нее не потребовали залог, чтобы унести эти рубашки домой.

– Понимаете, я отвечаю за работу, – сказала Дженни, гордясь этой ответственностью.

В этом удивительном городе они пережили несколько по-настоящему приятных моментов. Они видели Хрустальный дворец, хотя и не могли позволить себе заплатить шиллинг, чтобы попасть внутрь в те дни, когда туда пускали низшие классы. Но необыкновенное удовольствие доставляло стоять у дворца и смотреть на него, пусть и со стороны. Вчетвером они в субботу вечером несколько часов провели на соседнем рынке, выглядевшем совершенно фантастически в свете мерцающих газовых ламп, масляных ламп и свечей, освещающих прилавки. Им показалось, что уличные торговцы выкрикивают что-то на иностранных языках; невозможно было очутиться там и не поддаться всеобщему возбуждению, не радоваться, увидев это впервые, не стараться Что-то выгодно купить. Продавали рыбу, горячие пироги, яблоки, чашки, блюдца, поношенную одежду; работали лавки мясников, бакалейщиков и аптеки с витринами, уставленными бутылками с подкрашенной водой. Всюду было полно попрошаек – слепых, инвалидов или просто в лохмотьях. Вразнос продавали кресс-салат, апельсины, желтофиоли и лаванду. У прилавка они выпили по чашке кофе с сандвичами с ветчиной, развлекая продавца своим непривычным для него выговором и позабавившись его лекцией о том, какие зловредные типы норовят попасть в большой город.