Николай Бахрошин - Ромео и Джульетта. Величайшая история любви Страница 43

Довольно долго он недоумевает о природе этого странного феномена. Даже без нужды начинает понукать Кролика. Тот недоуменно оглядывается на хозяина и грозит заупрямиться…

Но тут до отца Джузеппе доходит, что все дело в вине. Ведь сума с припасами и мех с вином устроены как раз сзади седла. И пока он едет, с удовольствием предвкушая, как остановится на отдых где-нибудь в тенистой буковой роще, как закусит хлебом, сыром и чесноком, как запьет трапезу прохладным вином, одинаково освежающим душу и тело, мех нагревается.

Это показалось ему очень обидным. Теплое вино хорошо холодной зимой, но не в летний полдень. Воистину, Господь хоть и устроил весь этот мир к нашему любованию, но позаботился и о том, чтобы мы не слишком-то разомлели от благолепия и красоты!

Пришлось ему останавливаться и отпивать из меха. Так хоть часть вина послужит полезному делу охлаждения, рассудил падре.

И таких остановок было сделано им немало. Пока объемистый мех, к его удивлению, не кончился.

Думаю, не открою большого секрета, если скажу, что чрезмерное употребление охлаждающей винной жидкости часто вызывает противоположный эффект — еще большую жажду. Но тут, кстати, на пути отца Джузеппе встретилась таверна с многообещающим названием «Три бочонка». Где он и остановился перекусить гороховой похлебкой со свиными шкварками и утолить жажду белым вином из местечка Аликанте. Это легкое белое ему так понравилось, что он попросил хозяина наполнить в дорогу мех.

Снова тронулся в путь. Но мех опять кончилось на удивление быстро. Как заколдованный! Пришлось ему искать следующее заведение…

Свои дальнейшие приключения отец Джузеппе объяснял не иначе, как бесовскими происками. Не успевал он толком пуститься в путь, как мех вдруг пустел, и приходилось искать, где бы его наполнить. Потому что негоже доброму христианину умирать от жажды посреди пыльной дороги, как придавленной колесом собаке!

Из этих соображений он постепенно свернул с прямого пути, устремляясь к Мантуе самому непонятным зигзагом. Двигался то на восход солнца, то на закат, а то забирал вправо-влево. Скоро ему начало казаться, что он пробыл в дороге уже так долго, что успел добраться до земель самоедов, что расположены на самом краю земли. Эти дикари, известно всем, утром едят собственных детей, а вечером — жен. Поэтому, дабы не оскудеть припасами, практикуют на своих землях отчаянное многоженство.

Сторожась греха в том краю язычников, он честно предупреждал хозяев очередных заведений, чтоб человечину ему не подавали. Не будет есть, и все тут! Мол, жена и дети хозяина, как бы не были они упитаны и румяны, — не его любимая пища! Уж коль нет ничего другого, то его трапеза ограничится пустой похлебкой из зелени, но пожирать плоть ближнего своего — великое преступление перед Богом!

Люди, не ешьте плоть одухотворенную, довольствуйтесь тем, кого Господь наделил копытами, крыльями и лапами! — начинал во весь голос взывать он еще на подходе к очередному языческому капищу.

Стойкость и несгибаемость его убеждений, естественно, вызывали в самоедских тавернах недоумение и даже гнев. Некоторые особо горячие самоеды выкидывали его вон с тычками и бранью. И отец Джузеппо вновь пускался в дорогу, утирая слезы над грехами людскими и утешаясь лишь тем, что дорога Спасителя тоже была терниста…

Словом, в Мантую наш посланец добрался лишь на третий день. За это время он где-то потерял (или — продал?) Кролика, лишился всех денег, припасов и даже меха, поистрепавшегося за долгое путешествие. А пока где-то спал, добрые люди (Бога они не бояться!) сняли с него и старенькие сандалии.

Избитый, оборванный, со сбитыми в кровь босыми ногами, он брел по улицам Мантуи, разыскивая дом купца Чезаре Ласкано. Перед самым городом с ним вдруг случилась очередная напасть — от слишком горячих проповедей среди самоедов он осип практически до немоты. Пришлось объясняться с мантуанцами знаками, кивками и шипением. Что тоже приводило к недоразумениям.

Так, заметив в тени стен благообразного с виду отрока, отец Джузеппе попробовал ему объяснить, что ищет юного Ромео из Вероны. И для начала, чтоб не быть превратно понятым, начал подробно объяснять отроку разницу между юношей и девушкой, изображая ее руками и дерганьем головы. А благообразный отрок вдруг плюнул ему в лицо, звонко выкрикнул: «Да задавись ты оглоблей, содомит проклятый! Еще рясу нацепил, немая скотина!..» — и убежал без оглядки.

Вроде бы, такой с виду тихий, приличный…

Так что дом Чезаре Ласкано отец Джузеппо разыскал только к вечеру. Да и то непонятно, каким чудом. Волей Господа Вседержителя, не иначе!

Не зря он молился Ему всю дорогу, обороняясь от бесовских напастей, которым суть — легион!

Глава 8

В тот день, ближе к вечеру, Ромео долго стоял у окна. С высоты второго этажа большого и богатого дома Лоскано он смотрел на узкие улочки Мантуи, причудливыми изгибами перетекавшие одна в другую. Как и в Вероне, улицы были вымощены крупным булыжником, крыши — красной черепицы из обожженной глины, перед дверями — кованные изображения сапога или хлеба, или молота или винной кружки, свидетельствующие о занятиях хозяина дом. И сточные канавы по краям улиц пахнут почти так же гнилостно… Все, вроде бы, похоже. Но чем-то отличается. А чем? Он никак не мог уловить это не явное отличие…

Мысли Ромео были заняты одной загадкой. Загадка эта — младшая дочь Чезаре Ласкано Миранда, его ровесница. Когда-то, в возрасте семи или восьми лет их уже знакомили родители, но знакомство с тех пор не возобновлялось. Теперь же черненькая, шепелявая девочка без двух передних зубов выросла в девицу только немногим ниже его, с удивительно тонкой талией, острым, лукавым взглядом под стрельчатыми ресницами и иронической усмешкой на красивых, пухлых губах.

Ее веселая ирония сразу пришлась ему по сердцу. В первые дни в доме Ласкано они очень мило болтали обо всем сразу. Миранда, проявляя живую, непосредственную любознательность, расспрашивала его о Вероне и, в свою очередь, рассказывала о жизни и нравах в Мантуе. Ее едкие комментарии чем-то неуловимо напомнили Ромео Меркуцио, их веселые дурачества и былые розыгрыши.

Он-то рассчитывал, что их игривые разговорчики с Мирандой, простые, как отношения сестры и брата, сохраняться в дальнейшем и скрасят ему одиночество изгнания. Но девицу вдруг словно черт подменил. Надулась, замкнулась, слова цедила, как будто милостыню кидала. Вроде бы даже смотреть на него перестала, лишь изредка кидая в сторону изгнанника быстрый, скользящий взгляд.

Почему она вдруг переменилась? Чем вызвана такая явная потеря интереса к нему? — недоумевал Ромео.