Наталия Орбенина - Сказочник Страница 44

На другой день солнце светило ослепительно ярко. Свежий воздух, мороз и тишина звали гулять. Нелидов, Софья и Рандлевский двинулись в парк. В лучах яркого зимнего солнца, блестевшего на снегу, Софье ее прежние страхи показались не такими чудовищными. Она решила, что за всем этим кроется какое-то недопонимание, неясность, нечто, что скоро прояснится, и тогда все войдет в прежнюю колею.

– А что это, неужто пруд? – прищурился на солнце Рандлевский. – Как тут чудно!

Он быстро побежал по льду и потопал ногами.

– Как славно замерзло! И как прозрачно, при желании можно и рыб видеть!

– Полно, разве их можно увидеть подо льдом? – удивился Нелидов.

– Но лед чудо как хорош! Прямо просятся коньки! Вы катаетесь на коньках? – Леонтий обратился к Софье.

Выяснилось, что Софья любит кататься на коньках, а Нелидов не умеет вовсе. Удивительно, но на чердаке дома нашлась одна пара коньков, и Софья поспешила их обновить. Поначалу ее движения были неловки, но скоро она освоилась и стала довольно быстро и плавно кружить по льду. Нелидов и Рандлевский хлопали в ладоши от восхищения. На следующий день молодые люди снова пошли гулять, на этот раз Софья сразу взяла коньки, привязала их к ботинкам и принялась чертить фигуры на льду пруда. Мужчины немного постояли, замерзли и пошли гулять вокруг. С того дня Софья каждый день каталась на пруду, но теперь ее сторожил Филипп Филиппович. Иногда он, как цапля, стоял на одной ноге, той, что деревянная, так теплей.

– Только Филиппыч может часами с Соней стоять! – смеялся Нелидов.

А Софья в маленькой пушистой шубке, с муфтой, в меховой шапочке и широкой юбке все кружила и кружила, каждый день, до изнеможения. В этих движениях она находила усладу и успокоение. И так же по кругу вертелись тревожные мысли в ее голове. Но не находили ответа. Страх сменялся надеждой, сомнения – уверенностью, любовь – подозрением. Коньки визжали, а мысли летели и кружили, как снег.

Однажды Софья собралась на пруд уже после обеда, когда начали сгущаться сумерки. Надевая перчатки, она вошла в гостиную, где Рандлевский, нахохлившись в углу в кресле, одиноко коротал время с книгой.

– Наверное, уже поздновато для катания? – засомневался Рандлевский, кивнув на темнеющее окно.

– Вовсе нет! – ответила она с вызовом и неприязнью в голове. Эта неприязнь к гостю нарастала в ее душе с каждым днем, и она не скрывала этого чувства, когда их не видел Нелидов. – Вчера вы меня отговорили, сказали, что снег идет, лед будет плохой, да ветер сильный. Я вас послушала, а потом весь вечер жалела и спала плохо. Нет, не отговаривайте меня.

– Нынче снова снег, – заметил Рандлевский. – Однако придется с вами идти, вас ведь нельзя одну отпускать! – продолжил он многозначительно.

После первого разговора у них не было возможности возобновить эту беседу, так как Рандлевский почти неотлучно находился с хозяином дома. Софья с удивлением вдруг обнаружила себя одинокой, предоставленной самой себе. Феликс или писал, или оживленно беседовал с Леонтием, и то и другое допоздна, до изнеможения.

– Я давно хотела вам сказать, что считаю ваши слова за дикую фантазию, злую и оскорбительную. – Софья смотрела на Рандлевского с нескрываемым раздражением. Она уже твердо решила, что, как только уляжется снежная пыль на дороге от саней дорогого гостя, она поговорит с Феликсом и все выяснит до конца.

Иногда дамы, которые служат учительницами, думают о взрослых людях, их окружающих, как о неразумных детях, которых они учат уму-разуму. И полагают, что если постучать пальцем и спросить строгим голосом, то собеседник испугается и тотчас же все выложит начистоту и покается, мол, больше не буду, простите, госпожа учительница.

– Вы можете относиться к моим словам, как хотите, – Рандлевский пожал плечами. – Но независимо от вашего желания я пойду с вами. Вы не можете идти туда одна.

– Пойдемте, коли хотите. Или вот что, если так желаете быть полезным, возьмите лопату и раскидайте снег, если пруд сильно запорошен.

Разумеется, верный слуга Филипп Филиппович постоянно чистил поверхность льда. Но накануне и нынче он рубил дрова, и Софья не хотела отвлекать его на исполнение своих прихотей. Софья понимала, что говорит с гостем непростительно грубо, но не могла заставить себя быть любезной с человеком, который… Она затруднялась для себя определить, что так выводит ее из себя. Конечно, гонцов с дурной вестью всегда ненавидели. Но в Рандлевском было еще что-то такое неприятное, а что, она никак не могла понять. Наверное, если бы он был женщиной, она бы назвала свое чувство ревностью.

– Я, увы, не могу взять лопату в руки. – Рандлевский натянул на левую ладонь рукав сюртука.

– Брезгуете физической работой? – Она прищурилась насмешливо и зло.

– Нет, вчера неудачно прихватил кочергу и обжег руку. – и он еще глубже спрятал ладонь в рукав.

Через четверть часа Софья и Рандлевский вы-шли из дома. Они обернулись на окно кабинета Нелидова, и он помахал им рукой. После приезда друга Феликс писал целыми днями, писал не отрываясь, муза посетила его и, вероятно, не собиралась покидать.

Глава двадцать восьмая

Софья и Леонтий молча шли по дорожке. Она впереди, гордо и сердито, он чуть поодаль с понуро опущенной головой. В какой-то момент ей стало его даже жалко. Рандлевский был красив, даже очень красив, но переживания последнего времени наложили на его лицо свой отпечаток. Несмотря на свежий воздух, он был бледен, под глазами синие круги. К тому же он явственно шмыгал носом, что никак не вязалось с его благородной внешностью с тонкими чертами. Когда он только начинал подвизаться на театральном поприще, то иногда выступал в амплуа меланхолических героев, романтических любовников. Однако режиссерская стезя поглотила в нем актера, и иногда он об этом очень жалел.

Под колючим взглядом нелюбезной хозяйки и холодным ветром он поежился и поправил шарф. Приблизились к пруду, поздоровались с окоченелой русалкой, наполовину занесенной снегом. Тут Софья сменила гнев на милость и позволила спутнику помочь привязать коньки. Она ступила на лед и сделала несколько плавных движений, но сразу же споткнулась. Лед действительно припорошило снегом, и он утратил свое совершенство. К тому же Софья была немного близорука. Она много читала, а это неизбежно портило ее зрение. Но очков не носила, стеснялась. Поэтому и в гимназии она старалась далеко не уходить от доски, чтобы видеть самой, что написано. Если на улице она вдруг замечала человека, похожего на кого-то из знакомых, то на всякий случай иногда поспешно кланялась, чтобы, не дай бог, не сочли невежливой. Правда, постепенно она научилась отличать знакомых по очертаниям, походке и одежде. В сумерках же глаза ее совсем плохо видели. И вот теперь на пруду она двигалась неуверенно, потому что в быстро сгущающейся атмосфере плохо видела лед, комочки снега, вмерзшую в лед траву. Она все время спотыкалась, катание не доставляло ей удовольствия. Ненавистный Рандлевский оказался прав. Но ей не хотелось в этом признаваться. Поэтому она двигалась все дальше и дальше от берега. Неожиданно она услышала его голос и обернулась. Он махал рукой, видимо звал обратно. Но из-за поднявшегося ветра она плохо разобрала, что он кричал. Наверное, замерз и решил вернуться. Ее догадка оказалась верна, так как Рандлевский, съежившись от холода, с поднятым воротником и натянутой по самый нос шапкой, с руками, засунутыми в карманы, пошел прочь от пруда.