Лавирль Спенсер - Осень сердца Страница 44

— Каждый раз, когда ты приходила ко мне в сарай, я смотрел на тебя, стоящую на пороге, и думал, что это только кажется мне.

— Что?

— Это. — Он сжал еще крепче ее руку.

— Это?

Взглянув в его глаза, она провела пальцами по середине его груди. Сердце так билось, что, казалось, готово выпрыгнуть из ее рук: тун-тун, тун-тун.

— Ах… — выдохнула она, замерев. — Так же, как и мое, после того как я виделась с тобой.

— Правда? — нежно проговорил он, чувствуя нам ее руна гладит его под пиджаком. — Дай мне почувствовать.

Она не ответила, и он осторожно положил свою руку ей на сердце — большую грубую руну лодочного мастера на крошечную лужайку ее блузки. Он считал удары ее сердца, которое, казалось, билось быстрее, чем его собственное. Он видел желание и призыв в ее глазах. И наконец он полностью покрыл своей руной ее полную грудь. Лорна закрыла глаза. Ее пальцы гладили его грудь. Ее дыхание стало прерывистым, а руки задрожали, как в ознобе.

Она подумала: «О, мама, мама…»

Затем: «О, Йенс, Йенс…»

Она почувствовала прикосновение его губ все ниже и, подчиняясь его поцелуям, легла на спину, а он сверху накрыл ее телом, и она чувствовала радость от того, что есть человек, который может повелевать ею, заставить испытать чувство, близкое к исступлению, наслаждение от его могучего, чудесного тела, такого тяжелого и искусного одновременно, а руки лепили, ласкали, гладили, нежили ее грудь, в то время как губы в точности повторяли эти движения с ее губами. Ниже его тело двигалось в одном ритме с ее телом в такт сердцам, которые теперь бились в унисон. Нога Йенса уперлась в ее левую коленку и откинула ее чуть в сторону, так что ноги Лорны были раскинуты в стороны, а он лежал между ними, как в колыбели.

Когда их поцелуй прервался, она открыла глаза и увидела его лицо на фоне зеленых листьев и голубого неба. Где-то внизу ритм тела тоже остановился…-выждав паузу… еще медленнее… Наконец все прекратилось. Улыбок не было. Только их тела, казалось, слились в напряжении, признавая друг друга, позволяя им все, что можно, одобряя все, что ни делали. Его рука медленно ласкала ее грудь, пока он продолжал смотреть на нее, затем легкими поцелуями покрыл ее нос, веки и шею.

Он заметил, что ее рука потянулась к талии.

— Расстегни это, — прошептал он и откинулся на одно колено по другую сторону от ее правой ноги, придавив ей юбку. Он всей тяжестью тела опустился на ее ногу, сняв свой пиджак, пока она расстегивала все тридцать пуговиц на блузке.

Тридцать пуговиц — это вообще-то многовато даже для него; он нетерпеливо вмешался:

— Здесь… позволь мне, — и принялся за дело.

Его глаза следили за ее пальцами, в то время как ее глаза следили за его глазами. Когда он дошел до шеи, она приподнялась, чтобы ему было легче расстегивать дальше. Наконец была расстегнута последняя пуговица, они почувствовали озноб, который внутренней дрожью передался обоим. Он обеими руками раздвинул ее корсет, и тогда показалась ее белая шея и еще более белое тело и новый ряд пуговиц на кружевном лифе, поддерживаемом изящными бретелями на плечах.

Он расстегнул и эти пуговицы тоже, но ее грудь все еще была прикрыта, он прикрыл глаза и стал покрывать легкими поцелуями ее ключицы… горло… шею, оставляя маленькое пространство между своими губами и ее кожей так, что она не могла понять, что с ней происходит, — или он ее целует, или она чувствует только, как он дышит. Она просто ощущала прикосновение чего-то теплого — то ли губ, то ли просто дыхания, и когда она почувствовала такое сложное прикосновение над своей левой грудью, то решила про себя, пока она еще могла думать, что ее обязательно надо трогать, или она просто умрет.

Ее трогали. Там… грудь, которую он взял всю целиком в руку, а другую руку просунул под спину. У нее была полная, тяжелая красивая грудь, которую он держал, как жемчужину, в руке.

— Моя мама говорила… — пробормотала она, закрыв глаза, и позволила его влажным горячим губам украсть эту рациональную мысль и сделать с ее грудью нечто волшебное, что наполнило ее жизнью, теплом и лаской.

Затем последнее белье было сброшено и его влажный рот оторвался от ее левой груди и перекинулся на правую, и ее плечи потянулись навстречу ему в этом тяжком дурмане поцелуев.

— О… — Она едва переводила дух, запустив руки в его волосы. — Разве это плохо, Йенс?

Он поднял голову и поцеловал ее в губы. Его рот был влажным.

— Некоторые, наверное, так и считают. Ты плохо себя чувствуешь?

— Нет… о… нет… Я никогда не испытывала ничего подобного раньше.

— Твоя мама предупреждала тебя именно против этого — ты это собираешься сказать?

— Не говори так, Йенс. Пожалуйста, только… Ее пальцы гладили его волосы, она теребила мочки его ушей и нежно клонила его голову вниз. И когда это снова началось, поцелуи, прикосновения, ласки, как в тумане, в вихре непрерывного счастья, Лорна вообще полностью отключилась и перестала понимать, что происходит. Когда чувство достигло своего пика, он проронил:

— Лорна, мы должны остановиться, — и резко прервал все ласки.

Он откинулся на спину, подложив руку под голову.

— Почему?

— Только не двигайся, — сказал он. — Только не двигайся.

Она обхватила его голову и пристально смотрела на его лицо, но его глаза были закрыты под ее рукой. Он тяжко придавил ее ногу. Она взглянула на деревья и попыталась вздохнуть полной грудью, беспокоясь, где его рука. Грудь Йенса высоко поднималась и опускалась. Его руки начали двигаться вверх и вниз, пытаясь поднять ее юбку выше, его пальцы ощупывали ее панталоны и нижнее белье под юбкой. Что это было за движение? Тесно прижавшись, двигаясь вверх и вниз, как бы ввинчиваясь друг в друга?

Она не знала, что сказать, думать. Она тихо лежала, как будто заснула, только боясь, как бы чувства, которые возникали в ней, не передались ему и он не почувствовал ее сомнений.

«Я должна уйти», — подумала она, но, прежде чем она произнесла хоть одно слово, его рука поползла вниз. Он лежал без движения некоторое время. Наконец его голова повернулась, и она почувствовала его изучающий взгляд. Прошло еще несколько минут, прежде чем Йенс наконец заговорил, и на его лице появилось такое выражение, как будто он мучительно и долго о чем-то думал.

— Знаешь, к чему это может привести?

— К чему привести? — Она испуганно смотрела на него.

— А ты не знаешь, да?

— Я не знаю, что это значит.

— Твоя тетка Генриетта не зря предупреждала тебя насчет булавки… Знаешь, что это значит? — Смутившись, она молчала. — Я думаю, что и мама предупреждала тебя, что это плохо.