Дениз Робинс - Танцы в пыли Страница 45

Эсмонд прочитал всего несколько абзацев злосчастного дневника. Он был написан так искренне и открыто — настоящий a cri de coeur[10], что это и удивило, и насторожило его. Все было подлинным и настоящим — и ее глубочайшее раскаяние, и тяжкое бремя ее одиночества.

«Еще рано, я лежу в постели и вижу сквозь щелку в балдахине, как за окном начинается рассвет. Здесь, в Морнбьюри, все так красиво и так… печально. Невозможно понять, в аду ты или в раю. Кажется, не видно конца моим страданиям. Зачем я только согласилась на обман?.. Теперь уже ничего не исправить.

Когда-то Эсмонд был прекрасным рыцарем, которого боготворила кузина Доротея… И для меня он тоже был идеалом. Когда он, еле живой, лежал в монастыре, меня так и тянуло к нему, сама не знаю, почему. Я начала писать ему без всякой задней мысли, просто так. А может, полюбила его… Но теперь он стал таким грубым и жестоким, что мне хочется умереть. Лучше лежать в могиле, чтобы Эсмонд не видел меня, и никто больше не видел… Завтра он уезжает, бросает меня на растерзание всем этим гадким слугам, которые хихикают за моей спиной. Нет, я никогда не смогу этого забыть! Господи, ну почему я не умерла еще тогда, когда меня сбросила лошадь? Зачем мне жить — чтобы сносить ненависть собственного мужа? Да, судьба распорядилась мной ужасно и несправедливо. Но то, что сделал со мной Эсмонд Морнбьюри, не поддается описанию. Он просто зверь. Самый настоящий зверь. Если бы я была мужчиной и могла сразиться с ним на дуэли, я рассекла бы ему щеку и сделала уродом — таким же, как я. Он стал бы пугалом, посмешищем для всех и навсегда забыл бы о том, что на свете существует любовь.

Я теперь сама, как мертвец, я осталась здесь, чтобы плясать на костях его несостоявшейся жены, моей любимой кузины Доротеи, да простит мне Господь такие слова. Нет, я ненавижу его. Ненавижу…»

На этом запись обрывалась. Последние два слова были густо заштрихованы фиолетовыми чернилами. В конце строчки красовалась клякса, видимо, перо дрогнуло в ее руке, когда он вошел.

Это письменное откровение потрясло его. А некоторые фразы так просто больно уязвили: «То, что сделал со мной Эсмонд Морнбьюри, не поддается описанию…»

Как она смеет? Что, что он ей такого сделал, в чем виноват? Что по неведению и природной лени женился на девушке, которой даже не видел? Его щеки вспыхнули. Он вспомнил, как был с ней груб в день свадьбы. Как она лежала, распластанная, на кровати, прикрыв рукой свое изувеченное лицо… Как он демонстративно отказался от нее, открыто дав понять, что она слишком безобразна, чтобы к ней прикасался мужчина…

Глаза его горели, тонкие ноздри подрагивали от гнева. Дневник словно жег ему руки. Эти строчки показались бы ему просто трогательными и милыми, если бы Магда так открыто не обвиняла его во всех своих несчастьях. Теперь с его глаз словно спала пелена. Нет, он не собирается становиться перед ней на колени! Это она, а не он, виновата во всех их бедах.

Эсмонд Морнбьюри всегда был эгоистом. Только одной женщине удалось пробудить в нем лучшие чувства, но теперь она лежала в склепе замка Шафтли.

Внезапно он разорвал ее дневник надвое и швырнул ей в лицо.

— Вы только попусту тратите время, кропая подобную чушь, мадам! — прорычал он. — Даже если вы ненавидите меня, меня это совершенно не волнует, уж поверьте.

Белая как мел, за исключением порозовевших рубцов, она вскочила и выбежала в соседнюю комнату.

— Я всегда буду вас ненавидеть! — прокричала она ему оттуда. Надежда и желание пробудить в нем нежность сразу потонули в захлестнувшей ее волне неприязни. Как же он ее ненавидит!

Эсмонд прошел следом за ней в спальню. Он с трудом разглядел ее, так как в комнате царил полумрак. Магда лежала ничком на кровати, спрятав заплаканное лицо в подушках. Она лежала молча, словно в оцепенении, платье ее примялось, голубая лента в волосах развязалась.

Эсмонд подошел к кровати.

— Вообще-то я пришел проведать тебя и попрощаться, — грубовато сказал он, — завтра утром, когда ты проснешься, я уже уеду.

Она повернулась, уже не заботясь о том, как выглядит ее лицо.

— Ну и уезжай… уезжай… мне все равно. Я не собираюсь о тебе горевать.

— Что ж, прекрасно, — он натянуто засмеялся. — Кажется, наша ненависть вполне взаимна.

— Лучше бы я вернулась к своему мерзкому отчиму в Страуд, чем осталась в этом доме! — с трудом подавив слезы, сказала она.

— Тем не менее вы останетесь здесь, — сухо сказал он. — Вы — леди Морнбьюри и должны помнить об этом и вести себя соответственно. Мало вы уже причинили мне вреда и неприятностей? Я…

— А я? Вы обо мне хоть раз подумали? — спросила она, сдувая волосы с разгоряченного лица.

— Нет, мадам. Я предпочитаю думать только о себе, — искренне сказал он. — Впрочем, не будем углубляться. Уже слишком поздно. Ограничусь лишь тем, что дам вам кое-какие наставления. После моего отъезда доктор Ридпат привезет в имение голландского хирурга. Попрошу вас подчиняться им обоим и делать все так, как они сочтут нужным.

Она безрадостно засмеялась.

— Вы так жаждете вернуть мою красоту?

— Не подумайте — не для себя. Только чтобы избежать лишних расспросов, когда я вернусь и мы будем жить вместе…

Она на некоторое время примолкла. Потом вдруг словно очнулась:

— Но я имею право отказаться от этих новых мучений. Может, я не верю, что докторам под силу исправить мое лицо.

— Это уж им решать. Если вы откажетесь от их помощи, поверьте, вы об этом горько пожалеете, — угрожающим тоном сказал Эсмонд.

Она снова расхохоталась и сверкнула на него глазами.

— Меня уже невозможно заставить о чем-либо пожалеть. Однажды я уже раскаялась, что помогла обмануть вас. Я просила у Господа прощения за то, что позволила выдать себя за девушку с портрета. Но теперь мне все равно. Я буду даже рада, если причиню вам страдание. Вы — точно такой, как я написала в своем дневнике, вы — зверь. Вы страшнее самой смерти… Я рада, что Доротея умерла, не успев назвать вас своим мужем… Слышите — рада!..

Магда осеклась, почти не соображая, что говорит. А уже через секунду она в ужасе отпрянула, потому что увидела, каким диким огнем загорелись его глаза. Она даже подняла к лицу руки, словно готовясь отразить его удар.

Но он лишь глухо прорычал:

— Я никогда не прощу тебе этих слов.

Тогда она спрыгнула с кровати.

— Позвольте мне уехать… Позвольте мне покинуть этот дом… Я больше не могу…

Тут он поймал ее за руку и притянул к себе. Завязалась борьба — Магда царапалась, кусалась, пинала его ногами. Он тоже не оставался в долгу — как видно, дал себя знать выпитый алкоголь. Он встряхивал ее щуплое тело так, будто пытался приструнить не на шутку разыгравшегося котенка. Но не так-то уж слаба она была, как могло показаться. Ее отчаянное сопротивление вынудило его пойти на принцип — кто кого? Ни одна женщина еще не смела говорить ему таких вещей и так с ним обращаться. Это ей даром не пройдет, пусть и не надеется. Слишком уж далеко она зашла…