Ольга Клюкина - Сапфо, или Песни Розового берега Страница 45

Леониду самому это казалось несколько удивительным — получалось, что практически впервые в жизни он сейчас выступал в совершенно новой для себя роли не то оратора, не то поэта, которого затаив дыхание слушали образованные люди, но теперь, подстегиваемый гневом, он уже не мог остановиться и говорил, говорил…

Сначала о своей совсем недавней поездке в Карфаген — жутковатый город, известный человеческими жертвоприношениями, а потом и про Финикию, и Мидию, и Персию.

Леониду самому оказалось приятно вспомнить благословенное время, когда ему пришлось недолго пожить в Лидии — на редкость дружелюбной стране, цари которой специально приглашают к себе греческих мудрецов и одаривают их дорогими подарками, чтобы те учили их мудрости.

Рассказал Леонид и о том, как однажды заглядывал по пути домой в суровую Скифию.

Слушая Леонида, та же Дидамия, да и все ученицы, казалось, с некоторым смущением вспоминали, что совсем еще недавно весь мир представлялся им в виде большого круга, в центре которого находится остров Лесбос, рядом, в Эгейском море, — все остальные греческие острова, а дальше — граница, за которой просто-напросто больше вообще ничего нет.

Но вдруг оказалось, что мир до бескрайности огромный и непостижимо разнообразный — гораздо больший, чем даже возможно вообразить себе или увидеть во сне.

Но удивительнее всего, что, оказывается, обыкновенный человек все равно способен увидеть, принять в себя, познать этот великий мир, если, разумеется, он обладает не меньшим мужеством, упрямством и непоколебимым желанием, чем Леонид.

Даже Алкей несколько притих, потому что на фоне историй незнакомца собственные впечатления о Египте ему самому показались вдруг совершенно будничными и домашними.

Подумаешь, Египет, где в гавани цари давно с охотой принимают греческих купцов и с удовольствием приглашают на службу греческих воинов.

Получается, что для греков это почти что уже родной край, по сравнению с теми землями варваров, о которых вспоминал сейчас Леонид.

И пусть леонидовы чужестранцы вовсе не превращались в диких зверей и не делили друг с другом общих жен, как это было в полусказках Эпифокла, а вели совершенно обыкновенную, будничную жизнь, но от того, что и в большом, и в мелочах их жизнь была вовсе не такой, к какой все привыкли на Лесбосе, она казалась еще более таинственной и удивительной, чем даже у самых сказочных народов.

Ведь сколько ни говори про гиперборейцев, но их все равно ведь никому невозможно увидеть, потому что людям это запрещено великими богами, а тут, получалось, что каждый может сесть на корабль, подставить ветру паруса и…

Разумеется, все женщины теперь поневоле разглядывали Леонида с тайным восхищением.

Все, кроме Филистины.

Казалось, она одна буквально с первого взгляда невзлюбила незнакомца и если временами и смотрела в его сторону, то без тени улыбки, в упор, словно на врага.

Хотя в комнате все без исключения успели заметить, что с первой же минуты Леонид буквально не отводил от Филистины глаз, да и теперь говорил так, словно рассказывал о своей жизни ей одной, не обращая внимания, что его главная слушательница то и дело со скукой смотрит в окно и вздыхает.

Но все же глядя на этого рыжебородого человека, невозможно было представить, как же он вообще сумел остаться в живых после стольких опасных плаваний.

Мало того, что сам Леонид мог сотни раз утонуть в бурю, а его триера разбиться в щепки о подводные камни, затонуть, но и при более благоприятном путешествии все моряки, включая капитана, могли быть неоднократно убиты, растерзаны, казнены, съедены…

А он как ни в чем не бывало, протянув к огню руки, сидел сейчас на скамейке и улыбался своей неподражаемой, белозубой улыбкой, как будто был совершенно уверен, что находится под постоянной надежной охраной великих богов.

— О, все твои рассказы надо записать! Непременно! — взволнованно сказала Дидамия, когда Леонид взялся за кубок, чтобы немного промочить вином горло. — Клянусь, твои впечатления будут интересны всем, их можно будет использовать также во время уроков географии в школе. Я прошу тебя, Леонид, задержись у нас хотя бы на пару дней, чтобы я смогла подробно записать истории, которые представляют несомненную научную ценность. И девочки мне в этом тоже помогут…

— К тому же тогда ты тоже сможешь участвовать во вторых «фаониях», — обрадованно заметил Фаон. — Это праздник, названный друзьями в честь меня, и он будет проводиться завтра ночью, когда должно наступить полнолуние… Как ты считаешь, Алкей?

— Чем больше будет мужчин, тем интереснее может получиться праздник, — загадочно улыбаясь и теребя бородку, проговорил Алкей.

— Да, это прекрасная мысль, пожалуй, я останусь, — неожиданно легко согласился Леонид. — Мне у вас очень понравилось.

Но та, ради которой он не задумываясь согласился отложить плавание еще на два дня, даже не посмотрела в его сторону, а снова с невыразимой печалью взглянула на оживленного Фаона.

— …Но тогда, раз ты действительно хочешь записать воспоминания о моих путешествиях, чтобы они могли служить для потомков, я должен рассказать о самом главном в моей жизни путешествии, — помолчав, вдруг заявил Леонид, и глаза присутствующих снова обратились в его сторону.

То, что он рассказал, было вовсе невероятно!

Леонид заявил, что он совершил настоящее путешествие вокруг света: через Геракловы Столпы он доплыл к далеким Оловянным островам, называемым также Британией, оттуда двинулся еще дальше на север к Янтарным берегам и, наконец, по полноводным рекам сумел добраться вниз по течению до Понта Эвксинского и потом благополучно вернуться в Грецию.

— Это невозможно! — выслушав Леонида, авторитетно заявил Эпифокл. — Дикие Оловянные острова находятся на самом краю мира, и за последние сто лет там не побывал ни один человек. Все сведения, которые мы имеем, относятся к плаванию Аристея, жившего в городе Проконнесе…

— Там побывал я, — снова упрямо повторил Леонид. — Мои матросы до сих пор с ужасом вспоминают, как после Янтарных берегов мы попали в среду, где не было ни моря, ни земли, ни воздуха, а что-то среднее. Не скрою, мне даже показалось, что мы случайно заплыли в реку Лету, протекающую в царстве мертвых. Но все же я продолжал в этом сомневаться, потому что воды и берега реки, где мы чуть было все не погибли, оказались не черными, а, наоборот, белыми, словно были сделаны из снега или застывшего молока. И потом если бы это действительно была река Лета, то, испив из нее, мы должны были бы поневоле забыть всю свою прежнюю жизнь — ведь всем нам приходилось согревать на огне и пить эту воду. Но мы все слишком хорошо помнили и про наши дома, и про теплое Эгейское море, и, как мне теперь кажется, именно эта память спасла нас и все же вывела на верный путь, по которому мы смогли вернуться домой.