Ирина Мельникова - Грех во спасение Страница 46

В Казани она остановилась на сутки в доме двоюродной сестры Зинаиды Львовны, Варвары Афанасьевны, очень подвижной и суетливой женщины лет пятидесяти, болтливой до невозможности, пожелавшей было устроить праздничный ужин с приглашением большого количества гостей по случаю приезда невесты ее бедного племянника. Но Маша уснула прямо во время разговора с Митиной теткой, привалившись головой к спинке дивана. И ужин был отложен, но Варвара Афанасьевна не обиделась, а, слегка всплакнув по этому поводу, тут же принялась хлопотать о замене Машиного экипажа на более удобную повозку. Благодаря ее стараниям уже на следующий день были приобретены две купеческие повозки, крытые рогожами. Они были настолько прочными и легкими, что, покинув Казань шестого января, восьмого Маша была уже в Перми.

Московский тракт, накатанный до блеска многочисленными санными поездами, купеческими обозами и почтовыми тройками, вышарканный подошвами тысяч и тысяч каторжников, казалось, сам стелился под полозья, а лошади летели, не касаясь его копытами. Но не только дороги помогали Маше передвигаться с большей, даже чем у фельдъегерей, скоростью. В Казани, с помощью все той же вездесущей Варвары Афанасьевны, Маше удалось получить специальный бланк, выданный оберпочтмейстером всех сибирских почт Даниловым, позволявший ей менять лошадей на станциях в первую очередь.

В Перми она остановилась на несколько часов в доме старинного приятеля князя, отставного генерал-майора Ферапонтова. Старик жил один, но принял Машу на широкую ногу, устроил прекрасный обед, во время которого приглашенные им цыгане играли на скрипках, били в бубны, пели песни и плясали, а напоследок старая, почти беззубая цыганка, с огромными серьгами в ушах, вызвалась ей погадать. Маша протянула руку. Старуха долго вглядывалась в ее ладонь, водила по ней скрюченным темным пальцем и наконец подняла на нее огромные черные, с желтоватыми белками глаза и прошамкала:

– Великое счастье и удача тебя ожидают, красавица! Слишком много опасностей на твоем пути, не каждому под силу их преодолеть, но у тебя получится, если не отступишься, не изменишь тому, кого любишь больше своей жизни! Твоя любовь и злобу людскую, и ненависть – все преодолеет. Много раз будешь на грани смерти, но только любовь тебя спасет и истинный путь укажет...

Выезжая из Перми, Маша заметила, что в сани заложили необычайно бойких и очень маленьких, по сравнению с прежними лошадьми, башкирских коней. Но, несмотря на невысокий рост, они были очень сильными и выносливыми, ямщик порой еле сдерживал их, пока Антон помогал Маше устроиться в повозке. Сам он по обычаю ехал рядом с ямщиком на облучке, а Михайла сопровождал вторую повозку с багажом.

К вечеру они подъехали к очередной станции, и Маша велела Антону заказать горячий ужин. За Уралом она впервые попробовала одно из самых любимых блюд сибиряков – пельмени – и вкуснейший свиной холодец с чесноком и хреном.

Смена лошадей по какой-то причине задерживалась, и Маша присела на лавке, наблюдая в окно за тем, что делается во дворе станции. Время приближалось к полуночи, но взошедшая над миром огромная полная луна, холодная и равнодушная, залила все вокруг мертвенно-бледным светом, осветившим огромные, под крышу станции, сугробы и темные ели, закутанные в пушистые оренбургские шали недавно выпавшего снега. Михайла вышел во двор, чтобы проследить за сменой лошадей, а Антон остался вместе с Машей и, прислонившись к теплой печи, задремал в ожидании, когда их пригласят садиться в экипаж.

В комнате, кроме них и старичка – станционного смотрителя, никого больше не было. Старичок тихо копошился в своем углу, на стене мерно тикали ходики, под рукой у Маши ласково мурлыкала большая серая кошка, потягивающаяся в сладостной истоме и исправно запускающая когти в большую лисью муфту, лежащую на коленях у девушки. Эта муфта помогала ей не только уберечь руки в морозы, но в ней она всегда держала наготове небольшой пистолет, справедливо полагая, что осторожность никогда не помешает, особенно в краях, где на сто верст порой ни одной деревни, кроме почтовых станций. Она уже слышала несколько историй про варнаков, грабивших купеческие обозы, но их пока господь миловал от подобных встреч, и Маша уже была склонна уверовать в то, что и дальнейшее их путешествие пройдет столь же мирно и спокойно, без особых происшествий.

Но, очевидно, они уже исчерпали тот лимит на спокойствие, которое им отпустило Провидение, потому что через минуту во двор станции стремительно влетела почтовая тройка, на полном ходу затормозила у крыльца, и из саней, пошедших юзом по раскатанному до льда снегу, почти вывалилась человеческая фигура в настежь распахнутой шубе. Слегка пошатываясь и хватаясь за перильца, приезжий миновал крыльцо, и тут же в сенях что-то громко зазвенело, покатилось и с грохотом разбилось. Старичок смотритель всплеснул руками и поспешил к выходу из комнаты.

В этот момент с треском распахнулись двери, и на пороге возник молодой офицер в чине штабс-капитана. Сбросив покрытую куржаком шубу в руки опешившего смотрителя, он нетвердым шагом прошел на середину комнаты, расстегнул мундир, оглянулся по сторонам и, едва справившись с заплетающимся языком, с большим трудом выдавил из себя:

– Степка, стервец! Горячих щей и водки!

Антон поднял голову, с удивлением оглядел вдрызг пьяного офицера. Но тот тоже заметил его и, приняв, вероятно, за никому не известного Степку, подступил к нему с явным намерением ухватить его за шиворот. Но промахнулся, поймал Антона за чуб и что было силы дернул за него. Антон как ужаленный вскочил с лавки. И в следующее мгновение Маша с ужасом увидела, что пьяный офицер, которого ее рослый слуга в свою очередь схватил за грудки, взмывает в воздух и приземляется на лежанке русской печи среди березовых веников и латаных валенок, положенных там для просушки. Из-под офицера дружной стайкой порскнули тараканы, старичок смотритель испуганно вскрикнул, а Антон подхватил Машу под локоть, и они вихрем вылетели во двор, в мгновение ока погрузились в сани и, лишь когда те выехали за ворота, начали хохотать как сумасшедшие.

– Господи, Антон, как ты его ловко на печь забросил! – Маша не успевала вытирать выступившие от смеха слезы. – По-моему, он так и не понял, отчего в воздух взлетел! Глаза только вытаращил, руками машет, ну чистый петух на жердочке!

– Да я бы, барышня, все стерпел, но страсть не люблю, когда меня за волосья хватают. По морде ежели прилетит али по зубам – сдержусь, а вот за волосья – ни-ни. С детства этого не выношу. – Антон замолчал на мгновение, устраиваясь удобнее на облучке, потом пожал плечами и уже более серьезно сказал: – А что на печь забросил, так я и не такое умею! Силы у меня хватило бы и в окно его выкинуть, да только рамы здесь двойные, мог бы и зашибить ненароком. – Он повернулся к Маше лицом и довольно ухмыльнулся. – Я вот как-то барина мово, Дмитрия Владимировича, на плечах пер десять кварталов. Оне на дне рождения у одного из своих приятелей до того без привычки нахлебались, что на ногах не стояли. Вот и нес я его на себе, и хоть бы хны! Один раз только и споткнулся. А барин на следующий день допытывался, как он до дому добрался, ведь ничегошеньки, сердешный, не помнил. Он тогда еще в мичманах ходил, худой был, молоденький, легкий совсем... – Антон перекрестился. – Дай бог, чтобы только чахоткой не заболел в своих рудниках, а так я его отпарю, отмою, откормим его, еще справнее и красивше станет.