Анн Голон - Анжелика. Тени и свет Парижа Страница 47

— Бери, коли говорят, — взревел Людоед. — И убирайся отсюда.

Анжелика не заставила просить себя дважды. Но стоило ей оказаться на улице, покинуть стены Шатле, как женщина поняла, что у нее просто не осталось мужества и она не может сразу вернуться на улицу Валле-де-Мизер, расположенную так близко к ужасной тюрьме. Она спустилась к Сене. К лету на набережной Морфондю[50] лодочники устроили купальни для женщин. Парижане и парижанки проводили три самых жарких месяца, плескаясь в Сене. Купальни представляли собой небольшой участок реки вдоль берега, отгороженный от русла грубым полотном, натянутым между вбитыми в дно сваями. Женщины заходили в воду в рубашках и чепцах.

Жена лодочника, которой Анжелика хотела заплатить за купание, воскликнула:

— Ты совсем ума лишилась, если собираешься окунуться в такую рань. Знаешь ли, сейчас холодно.

— Это неважно.

Вода действительно оказалась холодной. У Анжелики зуб на зуб не попадал, но она почувствовала себя много лучше. Так как она была единственной посетительницей купальни, она сняла рубашку и немного поплавала от столба к столбу. Обсохнув и одевшись, молодая женщина прошлась по берегу, наслаждаясь теплом осеннего солнца.

Продавщица фруктов, раскладывающая товар на прилавке, протянула Анжелике корзиночку маленьких сморщенных коричневых и желтых яблок.

— Держи, красавица! Возьми яблочки. Все равно никто у меня их не купит. Но я тебя уверяю: эти маленькие зимние яблочки — самые лучшие! Возьми их и подкрепи силы. И корзину забирай.

Затем, глядя вслед удаляющейся Анжелике, торговка добавила с задумчивым видом:

— Ступай! Ты красива, как принцесса.

На углу набережной в полном одиночестве Анжелика мечтательно, с удовольствием отведала яблок.

Их аромат и спелая мякоть показались ей настоящим лакомством. Затем она побрела дальше, пока не оказалась около Нового моста, который в этот утренний час был еще совсем безлюдным.

Анжелика остановилась, с наслаждением вдыхая свежий воздух, но еще не избавившись окончательно от страха.

Ветер с Сены влажным поцелуем коснулся ее губ. Густые облака еще закрывали небосвод, но солнце уже пробивалось сквозь них, а на горизонте вдоль реки в нежных пастельных тонах вырисовывался очаровательный пейзаж окрестностей Парижа: леса и лужайки, мельницы, новенькие домики из белых камней.

Взгляд Анжелики вернулся к знакомым очертаниям Дворца правосудия, башни которого отбрасывали тени на Новый мост и будили у нее в душе воспоминания. Но эти воспоминания сами становились лишь расплывчатыми тенями. Женщина чувствовала себя защищенной, ей было хорошо. Она подумала, что с этой корзиной в руках она выглядит не так подозрительно. Она возвращалась к жизни, возвращалась в мир живых.

Весельчак, знаменитый Сорвиголова с Нового моста… Он в самом деле исчез? Где он? Повешен? Утонул?

Анжелика пристально вглядывалась в медленные серо-голубые воды Сены. Она ничего не почувствовала. Она даже призналась себе, что испытывает глубокое облегчение от одной только мысли, что выскользнула из этих железных рук — они, конечно, защищали ее, но при этом тянули в мрачную бездну преступного мира.

Бывшая Маркиза Ангелов ощутила вкус вновь обретенной свободы.

«Все, хватит, — сказала она сама себе. — Больше никакой нищеты. Я не хочу больше совершать ужасные поступки, например убивать Великого Кесаря, и не хочу больше продавать свое тело, как, например, сегодня капитану стражи. Я хочу, чтобы мои сыновья никогда не мерзли, никогда не голодали…»

Новая сила показалась Анжелике неисчерпаемой. Шаг за шагом она снова поднимется вверх, чтобы дать имя своим сыновьям. Ее дети больше никогда не узнают ни голода, ни холода, ни страха…

Часть вторая

Трактир

«Храбрый петух»

Глава 13

Когда Анжелика попыталась как можно незаметнее проскользнуть во двор трактира, на нее сразу же набросился вооруженный половником мэтр Буржю.

Она ждала чего-то подобного и потому быстро укрылась за небольшим колодцем. Противники начали кружить по площадке вокруг колодца.

— Вон отсюда, оборванка, потаскуха! — вопил хозяин. — Чем я так прогневал небеса, что мой дом захватили беглецы из Общественного госпиталя или из Бисетра[51] или, может быть, откуда-нибудь похуже? Все отлично понимают, что означает твоя стрижка… Возвращайся в Шатле, откуда ты притащилась. Или я сам заставлю тебя туда вернуться… Не пойму, что помешало мне еще вчера кликнуть стражу… Я слишком добрый. Эх! Что бы сказала моя почтенная женушка, если бы увидела этот позор!

Анжелика, уворачиваясь от атак половника хозяина трактира, старалась его перекричать.

— И что бы сказала ваша ПОЧТЕННАЯ жена о муже, который ее позорит… который прикладывается к бутылке, едва забрезжит рассвет?

Владелец трактира застыл на месте, и Анжелика не преминула воспользоваться этим преимуществом.

— А что бы она сказала о своем трактире, где все заросло пылью, и о прилавке с цыплятами, которые лежат там уже шестой день и стали жесткими, как пергамент, а что бы она сказала о пустом погребе, о грязных столах и лавках?

— Черт возьми! — пробормотал мэтр Буржю.

— Что бы она сказала о муже, который постоянно богохульствует? Бедная госпожа Буржю, взирающая с небес на весь этот беспорядок! Могу вас заверить без страха ошибиться: ваша покойная супруга в раю не знает, куда ей от стыда деваться перед ангелами и всеми святыми!

Выражение лица мэтра Буржю становилось все более и более растерянным. В конце концов он тяжело присел на край колодца.

— Увы! — застонал мужчина. — Ну почему она умерла? Она была такой умелой хозяйкой, всегда такой рассудительной и такой веселой. Я даже не знаю, что мне мешает обрести забвение на дне этого колодца!

— Зато я отвечу, что вам мешает: мысль о том, как она вас там, наверху, встретит, как скажет: «Ах! Вот и ты, мэтр Пьер».

— Прощу прощения, мэтр Жак.

— Хорошо: «Вот и ты, мэтр Жак! Не за что мне тебя похвалить. Я всегда говорила, что один ты с хозяйством не справишься. Хуже, чем малый ребенок!.. И теперь ты это доказал! Когда я вижу, во что ты превратил мое чудесное заведение, мое прекрасное заведение, при моей жизни сиявшее чистотой… Когда я вижу нашу великолепную вывеску, покрытую ржавчиной, вывеску, которая скрипит по ночам, раскачиваясь на ветру, и мешает спать соседям… А мои оловянные горшки, мои противни для пирогов, мои кастрюльки для варки рыбы все потускнели, потому что твой дурак племянник чистит их золой, а не мягким мелом, который я специально покупала в лавочке в квартале Тампль. А когда я вижу, как ты позволяешь обкрадывать себя всем этим мошенникам, торгующим птицей или винами, которые готовы всучить тебе петуха со срезанным гребнем вместо каплуна или бочку кислого виноградного сока вместо отменного вина, разве могу я наслаждаться небесами? А ведь я всегда была такой благочестивой и порядочной женщиной»…