Томас Шерри - Ночные откровения Страница 47

Элиссанда юркнула к себе и вернулась с нижней юбкой, разорванной на полосы. Вир протянул ей найденную тем временем баночку с борной мазью. Жена взглянула на мазь, затем на мужа с явным удивлением — еще одно свидетельство того, что в ее глазах он по-прежнему непроходимый болван, если любое мало-мальски разумное действие с его стороны так ее изумляет.

Сделав свет поярче, Элиссанда распределила мазь по лоскуту, наложила его на рану и забинтовала. Затем проворно вытерла с пола пятна и собрала запачканную кровью одежду.

— Я слышала, что в Лондоне опасно. Но никогда не предполагала, что до такой степени — что законопослушные джентльмены подвергаются риску, просто выйдя на улицу, — заговорила она, запихивая вещи в вечерний сюртук маркиза и связывая узел рукавами. — И где же вы были, когда вас подстрелили?

— Я не… я не уверен.

— А где вы были до того, как взяли кэб?

— О… точно не помню.

— А с вами что, часто такое случается? — нахмурилась жена. — Вы даже не выглядите испуганным.

Виру хотелось, чтобы его оставили в покое. Только перекрестного допроса не хватало.

— Нет, конечно, не часто. — В большинстве случаев — подавляющем большинстве случаев — он выполнял задание с наименьшими осложнениями и без всякого кровопролития. — Я хватил лишку, только и всего.

— Какой же кэбмен носит при себе пистолет? — не унималась Элиссанда.

— Наверное, тот, кто ездит в три часа ночи, — все больше раздражаясь от расспросов, бросил маркиз.

Жена поджала губы.

— Не шутите, пожалуйста. Вас могли убить.

Эта лицемерная заботливость разозлила Вира.

— Думаю, ты была бы не прочь сделаться вдовой, — огрызнулся он, больше не в силах выбирать слова.

Выражение ее лица тут же изменилось, приобретя настороженность, из-под которой проглядывали тревога и потрясение.

— Прошу прощения?

— Ты же строила глазки Фредди, а не мне. Я ведь не настолько глуп.

Элиссанда сцепила руки.

— Я не строила глазки лорду Фредерику.

— Строила глазки, выказывала предпочтение — какая разница? И коль уж мы затронули эту тему, я не испытываю признательности за то, что ты принудила меня к браку.

Жена прикусила нижнюю губу.

— Я сожалею, — сказала она. — Правда, сожалею. И постараюсь загладить свою вину.

Слова, слова, слова — красивые, будто мотыльки, и такие же эфемерные. Если бы не она, ему не пришлось бы сегодня хлестать этот мерзкий ром. Вир страдал ради нее: чтобы Холбрук поднял свою ленивую задницу и расшифровал документ, чтобы поскорее арестовали ее преступного родственничка, чтобы освободить ее и недужную тетку от злобных угроз.

И какова благодарность? Я постараюсь загладить свою вину?!

— Ну, так давай — заглаживай.

Элиссанда отпрянула.

Вир был настолько пьян, что не должен был озаботиться такой реакцией. Но чем пугливей жена отшатывалась от него, тем больнее жгли воспоминания о ее вчерашней сладостной готовности.

— Раздевайся, — приказал он.

Муж оказался опасно пьян.

Мощное полуобнаженное тело приковывало к себе внимание. Однажды в книге по античному искусству Элиссанда наткнулась на изображение статуи Посейдона. Девушка восхищенно рассматривала фигуру, воплощавшую греческий идеал мужских форм, однако сочла ее ничем иным, как порождением фантазии и мастерства древнего скульптора, не имеющим отношения к действительности.

Пока не увидела этого мужчину. Маркиз обладал столь же совершенным телом и рельефными мышцами. И упругими ягодицами тех же прекрасных очертаний, которые — по крайней мере, у Посейдона — произвели на Элиссанду неизгладимое впечатление.

А поза, в которой он остановился: слегка откинув голову, вытянувшись в обольстительную линию — просто загляденье. Внешне ее супруг безупречен — возбуждающе мускулист и гармоничен.

Засмотревшись, Элиссанда не расслышала сказанных им слов.

— Что?

— Я хочу, чтобы ты сняла одежду, — будничным тоном повторил Вир.

Элиссанда потеряла дар речи.

— Разве я не видел тебя раньше? Мы ведь женаты, припоминаешь?

Она прокашлялась.

— Это и правда искупит вину за мой обман?

— Боюсь, вряд ли. Хотя может сделать наш брак чуть более приемлемым — если я не буду забывать о прерывании.

— А что… Что это — прерывание?

— Ну, раз ты такой знаток Библии, первым, кажется, был Онан? Да, точно он, мерзавец этакий. Он именно так и делал.

— Изливал семя на землю?

— Надо же, какая замечательная у тебя память. Вся Песнь Песней, а теперь и первая книга Моисея.

Еще бы — Библия была одной из немногих англоязычных книг, оставленных дядей в доме.

— Да-а, — продолжал Вир, — неплохо будет отыметь тебя и излить свое семя на сторону. Но заметь — не на землю. Может, на твой мягонький животик. А может, на твою великолепную грудь. А если у меня будет по-настоящему плохое настроение, я, возможно, заставлю тебя проглотить его.

Элиссанда сморгнула, но не спросила, не шутит ли муж — надо полагать, не шутит.

После всего, что она натворила, маркиз вел себя вполне прилично с ней самой и очень мило с ее тетей. Он был замечательно решительным с дядей. И Элиссанда безоговорочно поверила в надежность и силу этого мужчины, уснув подле него в поезде.

Но когда вечером полураздетый лорд Вир затащил ее в глубины гардеробной, она испугалась: слишком свежо было воспоминание о причиненной им боли. Сейчас этот страх вернулся. Разве со стороны мужа правильно требовать, чтобы она сняла одежду, при таком явно сердитом, а не любовном настроении?

— Вы уверены, — промямлила Элиссанда, — что не хотите отдохнуть?

— Разве я сию минуту не сказал, что желаю видеть тебя раздетой? — приподнял бровь маркиз.

— Но вы ведь ранены… и уже пять часов утра.

— Ты еще многого не знаешь о мужчинах, если рассчитываешь, что какая-то царапина на руке мне помешает. Давай, снимай с себя все и ложись в постель.

Ее голос становился все тише и тише:

— Сейчас, пожалуй, не лучшее время… В вас больше рома, чем в трюме пиратского корабля, и вы…

— И я хочу спать со своей законной супругой.

Элиссанда не подозревала, что муж может говорить таким тоном: слова звучали властно и весомо. Он не угрожал, но твердо давал понять, что жена не вправе отказывать.

Медленно выдохнув, Элиссанда направилась к кровати и скользнула под одеяло. Оказавшись в постели, она постаралась как можно незаметнее стянуть ночную рубашку, а затем, в знак повиновения, бросила ее рядом с кроватью.

Первое, что сделал муж — сдернул одеяло, полностью ее обнажив. Элиссанда закусила губу, заставляя себя не скорчиться от стыда.