Персия Вулли - Гвиневера. Осенняя легенда Страница 48

Первыми по крутому склону поднимались Борс и Лионель. Лошадь они вели между своими конями и постоянно оглядывались на тащившуюся сзади повозку. Рядом, держа ладонь на рукоятке меча и посматривая на толпу, шел Ламорак из Рекина. Я удивилась, неужели он опасался, что Гавейн с братьями способен напасть на него даже в вотчине короля?

– Злой дух! Они поймали злого духа! – закричал самый возбужденный из пажей. – Это, наверное, Зеленый Человек!

– Но оно вовсе не зеленое, – заспорил его товарищ. – Просто грязное и в крови.

– Осторожнее! – предупредил кто-то, когда затрепетали узлы на повозке. – Он может порвать путы!

От страха и изумления зеваки притихли и стали творить все знаки от зла, которыми снабдили их боги. Когда я приблизилась к небольшому отряду, все другие почтительно отступили и жадно наблюдали, что произойдет дальше.

– Ламорак обнаружил его в Кланском лесу, – объявил Борс, спрыгивая с седла. Он взял меня за руку и проговорил почти шепотом: – Ужасное зрелище, миледи. Может быть, вы хотите, чтобы мы его сначала слегка отмыли?

Но неведомая сила притягивала меня к этому существу. Вонь была удушающей – не только от грязи и неухоженности. На одной ноге гноились болячки, на руке чернели ужасные синяки. Треугольное лицо перекрещивал шрам; оно распухло и было покрыто запекшейся кровью. Он безумно выл и мотал головой, а когда открывал глаза, то не мог остановить их на чем-нибудь одном. Но меня ослепила их голубизна.

– Ланс… Ах, Ланселот, что с тобой случилось? – Ноги у меня подкосились, и Борс крепче сжал руку на моем запястье.

– Скорее всего, медведь, – объяснил он. – Наверное, несколько дней назад. Когда Ламорак наткнулся на него во время охоты, он уже был в таком состоянии. Мы их встретили на дороге. Все время рвется – только так его и можно везти.

Слезы радости и муки заструились по моим щекам, и я бросилась к несчастному умирающему существу, но Борс резко отстранил меня.

– Он не в себе, миледи, и может вас покалечить. Придется затащить его в конюшню и привязать в стойле, пока не придет в чувство – или в полное изнеможение, а тогда осмотрим раны.

Сказано было правильно, но я тут же стала спорить.

– Глупости! Это лучший воин в королевстве. Личный защитник королевы. Неужели вы думаете, Артур потерпит, чтобы его держали в амбаре? – Я совершенно овладела собой и переводила взгляд с Борса на Лионеля и Ламорака. – Отведите его в зал. Мы разожжем огонь и позаботимся там о нем.

Долю секунды мужчины колебались, и тут ко мне с нижнего пастбища подоспел Гавейн:

– Вы слышали, что сказала ее величество? – проревел он, особенно сурово поглядывая на Ламорака.

Не без труда мы оказались в зале. Там я распорядилась принести чистый тюфяк и переставила один из столов поближе к огню.

– Повариха мигом его разыщет, – предложила Линетта.

– Она уж мигом, – бросила я в ответ, неспособная думать ни о чем, кроме Ланса. Он был так же огромен, как и Ламорак, и почти настолько же силен, поэтому потребовались усилия всех присутствующих мужчин, чтобы поднять и удержать его на новом ложе, где его спеленали широкими кожаными ремнями.

– Лекарь на юге с Артуром, – напомнил мне Гавейн. – Нужно найти другого врачевателя.

Я уже было раскрыла рот, чтобы распорядиться привезти фею Моргану, но тут же его закрыла. «Ах, если бы ее коварные планы не сделали нас врагами», – подавленно думала я.

Потом я подумала о Нимю, но и она уехала с Артуром, желая показать людям, что ученица Мерлина по-прежнему хранит царство Пендрагона.

– Бригита, – решительно произнесла я, оглядываясь в поисках Грифлета. – Моя сестра в монастыре. Она – прекрасная целительница. За ней нужно послать немедленно. – Потом я вспомнила, что члены святого Братства уже не подвластны королю, и смягчила команду: – Попросите ее во имя любви, которую она питает к Господу, позаботиться об этом человеке.

Грифлет кивнул и выбежал из комнаты. Я могла рассчитывать, что через полчаса он уже будет на дороге.

– А где Паломид? – На поле брани араб часто помогал лекарю, и я была уверена, что он привез с Востока порошки и мази, которые могли бы сейчас пригодиться. Он выступил вперед, и я попросила дать Ланселоту какое-нибудь снотворное. Паломид скрылся и через секунду вернулся с густым сиропом с тяжелым запахом мака.

– Опиум, – объяснил он, с сомнением глядя на Ланса, который по-прежнему стенал и время от времени принимался вырываться из надежно стягивающих его пут. – Но это нужно проглотить…

Я оторвала от сорочки лоскут полотна, свернула его в тампон и пропитала, насколько возможно, сиропом, потом повернулась, устроилась на краешке стола и склонилась над Ланселотом.

Под спутавшейся бородой губы высохли и потрескались, глаза лихорадочно блестели, но каплю за каплей я вливала успокаивающее ему между губ. Ланселот отворачивался, жидкость текла по бороде, но я давала еще, уверенная, что рано или поздно средство подействует. Время не имело никакого значения, и я сидела рядом с любимым, полная решимости спасти его от смерти.

Когда равномерное дыхание показало, что он уснул, я сама омыла его раны, стерла грязь и гной с огрубевшей кожи, приложила пиявки, которые Линетта принесла из пруда. Отвратительные лохмотья, приставшие к телу, были отброшены в сторону, каждый порез ухожен, каждый синяк смазан. Работа была долгой и трудной, но я сосредоточивалась на одном участке, без устали трудилась над ним и, лишь полностью обработав, переходила к другому. Я думала, что прошли дни и ночи.

Наконец Ланселот был чист и обихожен, насколько это оказалось в моих силах. И тогда я приказала, чтобы с помоста принесли мой резной стул и установили рядом с кроватью. Валясь с ног от усталости, я рухнула на него. Инид хотела, чтобы я поднялась поспать наверх, но я лишь отмахнулась от нее, не в силах даже говорить. Когда повариха вложила мне в ладони чашу с бульоном, я стала медленно пить возвращающую силы жидкость, но мысли мои блуждали далеко.

Мне представилась мама в последние дни перед смертью. В год, когда разразилась чума и голод, она ухаживала за больными и умирающими, которые в надежде на помощь приходили в наш зал, и отдавала им каплю за каплей всю свою энергию, а потом отдала и жизнь – людям, которые в ней нуждались. У нее было много страждущих, а у меня лишь один больной, но я вложу в него столько же сил, сколько она во всех, кто на нее надеялся. Ее усилия питало соглашение между монархом и подданными, мои – любовь и долг. Но мы обе достигли редкостных глубин человеческих возможностей. И я впала в забытье, вспоминая ее последние слова: «Если ты знаешь, что нужно делать, ты это просто делаешь».