Джудит Айвори - Чудовище Страница 48

Когда они вновь поднялись вверх по каменной лестнице и пошли по лужайке, Изабель Вандермеер снова повеселела.

– Это все твое, моя лапочка, – повторяла она. – Все здесь теперь твое.

Она указывала на новый трехэтажный особняк из белого камня, возвышавшийся на холме, который насчитывал сорок пять комнат со всеми современными удобствами. Он был построен всего четыре года назад и занимал три акра побережья, где были самые дорогие на континенте земельные участки.

Но у Луизы уже имелось все, что она хотела иметь, богатства жениха ее не прельщали. Было, впрочем, кое-что, чего ей отчаянно не хватало. Пережив на пляже бурю эмоций – смущение, горечь, стыд, – она теперь вдохнула воздух свободы, пряный, терпкий, как смешанный запах тимьяна, розмарина и дикой лаванды, растущих на холмах. По коже ее побежали мурашки – с такой силой она вдруг ощутила пробуждавшуюся в ней независимость замужней женщины, чей муж благороден и снисходителен. А князь непременно будет снисходителен к ней. Луиза поняла это с первых минут знакомства с ним. А теперь, когда он, зная все, тем не менее решил на ней жениться, милостивым кивком отпустив ей все прегрешения, она была в этом абсолютно уверена.

Две недели пролетели незаметно. У князя были дела в Грассе. Он уехал туда на три дня, потом вернулся. Тем не менее Шарль нашел время для ухаживания, так сказать, на публике. Один раз они плавали на яхте. Ездили верхом на побережье близ Антиба. Д'Аркур свозил ее в самые фешенебельные игорные дома Ниццы, затем в Монте-Карло, где показал ей крупнейшие казино – вероятно, чтобы проверить ее склонность к азартным играм. В казино Луизе не понравилось. В играх не требовалось особенного мастерства, а шансы на выигрыш были слишком малы. Она выиграла немного денег. Князь, похоже, был доволен проверкой. Затем они отправились обедать к его сестре.

Луиза и князь, казалось, неплохо ладили. Он был очень приятным в общении человеком. Кроме того, как уже заверяли ее родители, был умен и прекрасно образован. Словом, д'Аркур был для нее подходящей партией. За эти недели между ними ни разу не случилось ни одной размолвки, кроме разве что небольшого недоразумения во время поездки на природу.

Как только они выехали на окраину Ниццы, Шарль остановил двуколку в оливковой роще и попытался поцеловать Луизу, однако та, резко отпрянув, чуть не вывалилась из экипажа. Преодолев обоюдную неловкость, они рассмеялись. Луиза несколько разочаровалась в себе, поскольку все эти дни готовилась к подобному моменту. Но как, спрашивается, могла она предугадать собственную реакцию, когда к ней склонилось это странное, обезображенное лицо? И его сильная рука крепко обвилась вокруг ее талии? Она терпела, пока его рот не приблизился к ее губам, а потом в ужасе задергалась, вырываясь из его объятий, словно пугливая лошадка, заартачившаяся перед прыжком. Когда они поженятся, все будет по-другому, заверила она его, ей нужно привыкнуть к мысли о физической близости. (Дело, конечно, в другом – всю прелесть физической близости с мужчиной она ощутила во время плавания через Атлантику.) Но князь отнесся к ее заявлению на редкость терпимо и снисходительно. Ну разумеется, он подождет.

По правде говоря, неприязнь к д'Аркуру беспокоила ее гораздо больше, чем она готова была себе признаться. Что касается его внешности, то Луиза искренне верила: она свыкнется с его уродством. Но в ту секунду, когда ее будущий муж склонился к ней, чтобы поцеловать, перед ней возникло более серьезное препятствие.

Внезапно появился призрак паши – его запах, его тело, и она почувствовала себя… неловко.

«Неверность» – вот подходящее слово. Неверность – это все равно что предательство. Да, она предала своего пашу, позволив другому обнимать себя. Как странно было видеть лицо мужчины так близко от себя. И дело не в его уродстве: просто это другое лицо – не то, которое она себе представляла. Луиза рассердилась на него за то, что он не ее любовник с корабля, за то, что занял чужое место, за то, что его дыхание пахло не шампанским, а спелыми оливками. Ее гнев тут же сменился отвращением. Одному Богу известно, что именно вызвало в ней это, чувство – может, то, как оскорбленно сощурился невидящий глаз князя, и как он отвернулся в смущении (о, как это не похоже на ее настойчивого возлюбленного). Впрочем, возможно, его незрячий глаз тут ни при чем. Возможно, на его месте смутился бы и самый самоуверенный мужчина. Луиза не могла знать наверное. Ей было невыносимо противно – это все, что она чувствовала в тот момент. Да, и еще неловкость из-за собственного поведения.

Тем же вечером после обеда она принесла Шарлю бокал бренди на лужайку за домом, где он сидел в одиночестве, погруженный в свои мрачные думы. Видимо, собственное уродство удручало его. «Чудесно, – подумала Луиза. – Значит, и у него есть ахиллесова пята». Девушка попыталась принести извинения, но Шарль небрежно махнул рукой:

– Не стоит. У нас ведь вся жизнь впереди…

Так они и сидели вдвоем, не проронив ни слова: князь, великодушный и умудренный опытом, и она, Луиза, – пугливая и эгоистичная злючка. Девушка ненавидела себя за то, что не могла объяснить ему причину своего отказа и загладить вину, и ненавидела его за то, что он заставил ее чувствовать себя виноватой.

Луиза всегда ощущала, хочет ли ее мужчина как женщину. И как бы там ни было, за эти две недели она успела понять, что князь согласился взять ее в жены не только из благородства. Он испытывает к ней отнюдь не платонические чувства. В его манере вести себя с ней проскальзывало плохо скрываемое напряжение, но одно ей было совершенно ясно: ему не терпится заполучить ее в свою постель. И это раздражало ее. Какое нахальство! Она ведь его совсем не знает!

Но она тут же раскаивалась: нет-нет, обвиняла она себя, он ведет себя правильно. Шарль ведь хочет, чтобы у них были нормальные супружеские отношения. Это необходимо, если они собираются иметь детей. Луиза была не против.

Просто она не знала, как ей заставить себя лечь с ним в постель, когда ей так неприятен его вид. Стоило ей представить, как ее полуслепой и полухромой муж наваливается на нее всем телом и хрипло дышит, ее начинало тошнить. Луизу пугало собственное непреодолимое отвращение, которое она к нему испытывала. Ей надо научиться скрывать то, что когда она смотрит ему в лицо, ее охватывает скорее страх, чем восхищение.

Как это сделать? Девушка не знала. Но все затмевала тоска по ее Шарлю с Атлантики. «Так вот, значит, что такое верность», – думала она. Верность сродни гневу, который не можешь подавить. Быть верной – значит содрогаться от омерзения при мысли, что тобой будет владеть кто-то другой. Невероятно! Она всегда представляла себе верность как необходимость жертвовать собственным удовольствием ради счастья и спокойствия возлюбленного. Но ее чувство ничуть не походило на верность в общепринятом смысле. В нем было больше упрямства и эгоизма. Это все равно что обожать клубнику, и только клубнику, предпочитать ее всему остальному и скорее согласиться голодать, чем откусить хоть кусочек яблока. О Господи, чего же ожидает от нее этот подозрительно великодушный властитель райского уголка?