Барбара Картленд - Черная пантера Страница 49

При этих словах меня охватила дрожь. Неужели они оказались пророческими? Очевидно, это так.

— Расскажите еще, — попросила я. — Расскажите мне все. Как начинала ваша дочь? Почему она пошла на сцену? Она была русской? — На последнем вопросе я сделала особое ударение.

— Русской? — переспросила мадам Мелинкофф. — О нет! Отец Нади был индусом. Неужели вам об этом не говорили? Он был принцем, принцем Раджпутской династии. Он был очень смугл и красив. Надя пошла в него. У него были замечательные глаза, которыми он завораживал всех, кто смотрел на него. Он и меня заворожил — меня, дочь белых родителей, которые считали всех индусов отбросами общества, грязной расой, пригодной только для того, чтобы быть рабами.

— И вы убежали с ним? — спросила я.

— Я любила его, — просто ответила мадам Мелинкофф. — Мы путешествовали по Индии, потому что мой отец был назначен бухгалтером лесоперерабатывающего треста в одну из северных провинций. В то время я была молода: мне еще не исполнилось восемнадцати. Я как сейчас вижу себя — самоуверенная, не сомневающаяся в своем будущем. Я была красива, обладала приятным голосом и умела танцевать те самые элегантные танцы, по которым сходила с ума вся Англия и которые считались очень модными. Я часто с удовольствием развлекала гостей отца, хотя, думаю, большинство англичан, живших в Индии, считали это недостойным занятием для юной девушки.

И вот я встретила своего принца. Я не собираюсь рассказывать тебе об этом — ведь это было так давно, к тому же ты хочешь узнать о Наде, а не обо мне. В моей жизни было шесть месяцев — шесть восхитительных месяцев, о которых я никогда не жалела, даже тогда, когда мне пришлось расплачиваться за них все последующие годы.

Надя родилась в миссионерском поселке. Сам проповедник и его жена относились ко мне с презрением и отвращением. Придя в себя и набравшись немного сил, я взяла свою дочь и двинулась домой. К счастью, у меня были кое-какие деньги — не много, но вполне достаточно — и драгоценности, которые подарил мне мой принц. Когда я вернулась в Англию, я поняла, что я такой же изгой, как любой индус из касты “неприкасаемых”. Мои родственники отвернулись от меня. Хотя Надя была очаровательной малышкой, одного взгляда было достаточно, чтобы увидеть, что это дитя родилось от родителей разных национальностей.

Я жила почти впроголодь. Временами меня охватывало такое страшное отчаяние, что хотелось взять Надю и броситься с ней в реку. Наконец, когда я уже потеряла всякую надежду, меня выручила моя внешность и мое умение танцевать. Я получила работу на сцене. Меня взяли в хор, но прошло некоторое время, и я стала постепенно, очень медленно, перемещаться из последнего ряда во второй, потом — в первый. Потом мне дали роль, в которой было всего несколько реплик, потом я стала исполнять небольшие сольные партии.

Сейчас, когда я рассказываю об этом, все кажется простым, но поверь мне, девочка моя, в моих словах заключены долгие годы тяжелейшего труда. Мужчины были очень добры ко мне, а вот женщины редко проявляют милосердие по отношению к себе подобным, особенно в тех случаях, когда видят, что другая — красивее.

— А принц? — спросила я. — Почему он допустил, чтобы вы так страдали? Почему вы ушли от него?

— Моя дорогая, я была кратким эпизодом в его жизни. Он забыл обо мне, как, по-моему, забывал о сотнях других женщин, с которыми проводил часы досуга.

Когда Наде исполнилось десять, я вышла замуж. Он был русским, его звали Мелинкофф. Он был ювелиром и любил красивые вещи. Думаю, он посчитал меня достойным экспонатом своей коллекции.

Он удочерил Надю и дал ей свое имя. Она была очаровательной девчушкой, необыкновенно грациозной, однако подсознательная брезгливость тех, у кого белая кожа, по отношению к тем, у кого кожа чуть темнее, отталкивала от нее окружающих. Она собиралась сделать себе карьеру в театре, и не только потому, что хотела подражать мне, — ее влекла музыка, под звуки которой она начинала парить, подобно невесомой птичке.

Вскоре после своего замужества я опять оказалась в Индии. Мой муж был уполномочен заключить несколько сделок. Мы взяли с собой Надю. Мы пробыли там гораздо дольше, чем рассчитывали — почти восемь лет, — путешествуя по всей стране. Мой муж занимался своим бизнесом, продавая и покупая камни и отсылая их в Англию.

Все это время Надя впитывала в себя образ жизни, музыку и в какой-то степени культуру своей родины. Она полюбила Индию. Для нее наша поездка превратилась в своего рода “возвращение домой”, и она стала, как цветок, наливаться силой под жарким солнцем. У нее появилась страсть к посещению храмов. Очень часто она убегала, и я начинала в панике искать ее, пока не находила в каком-нибудь храме, где она пыталась принять участие в богослужении, или на улице, в религиозной процессии.

Когда ей исполнилось пятнадцать, она, невзирая на яростные протесты отчима, настояла на том, чтобы изучать профессиональные индусские танцы. Через три года, когда мы вернулись в Англию, мы с мужем обнаружили, что она лучше нас поняла, что ей лучше всего подходит. Она имела большой успех. Я отвела ее к Израилю Гроссману, с которым познакомилась в те годы, когда сама выступала на сцене. После первого же прослушивания он устроил ее в большое театральное ревю, которое проходило в Лондонском павильоне. А потом она стала участвовать в шоу, в котором была звездой.

Шла война, мужчины приезжали в отпуск. Они боролись между собой за привилегию пригласить ее на ужин после спектакля. Я боялась, что она потеряет голову и один из них разобьет ей сердце. Но нет, она просто флиртовала с ними, она делала их счастливыми, однако мужчины ничего не значили для нее, пока не появился Филипп Чедлей.

И тогда Надя впервые познала ту самую любовь, которую я много лет назад испытала в объятиях ее отца!

Мадам Мелинкофф замолчала и прикрыла рукой глаза. Подождав несколько мгновений, я тихо спросила:

— Почему он не женился на ней?

— Я молилась об этом, — ответила она. — И все же в глубине души я знала, что это невозможно. Я слишком хорошо сознавала — я много выстрадала, чтобы не понимать этого, — какой ужас испытывают белые по отношению к цветным. У Филиппа была большая семья, он занимал высокое положение, к тому же нельзя было не задумываться над тем, какая судьба ожидала бы их детей. Если Надя и надеялась стать его женой, она никогда не говорила об этом. Но однажды, когда она отдыхала после длительного выступления, я сказала: “Ты устала. Не ходи никуда. Почему бы тебе не провести один вечер дома?” А она ответила: “У меня нет дома. Разве может женщина назвать домом квартиру, в которой она ест и спит в одиночестве? “Дом” подразумевает двоих — двоих, которые любят друг друга”.