К. Харрис - Когда рыдают девы Страница 49

– Ружьишко свое забыли, – окликнул вслед Нокс.

– Оставьте себе. Оно вам может еще пригодиться.

Хозяин таверны рассмеялся, громко и звонко.

– Помните, я говорил, будто мой отец – кавалерийский офицер?

Взявшийся за дверную ручку виконт запнулся и оглянулся.

Нокс по-прежнему стоял за прилавком.

– Так я соврал. Моя мать не была уверена, кто из трех негодяев, с которыми она якшалась, заделал ей ребенка. Ее звали Нелли, она служила буфетчицей в «Короне и терновнике», в Ладлоу. По словам вырастившей меня женщины, Нелли утверждала, будто отцом ее крошки мог быть что английский лорд, что валлийский капитан, что конюх-цыган. Проживи матушка подольше, могла бы узнать в подросшем сыне его отца. Но она умерла, когда я был еще писклявым младенцем.

Себастьяна бросило в жар, ссадины на лице начали жечь. И вдобавок возникло престранное ощущение, будто он, словно незаинтересованный наблюдатель, со стороны смотрит на происходящее.

– Видел намедни на Гросвенор-сквер графа Гендона, – обронил Нокс. – У него со мной никакого сходства. Но тогда у него и с вами никакого сходства, верно?

Девлин распахнул дверь и вышел в теплую, ветреную ночь.

ГЛАВА 40

Гроза разразилась незадолго до рассвета. Завывающий ветер швырял по улицам потоки дождя, гром с силой артиллерийской канонады сотрясал стекла в оконных рамах.

Себастьян стоял на выходившей в сад террасе своего дома на Брук-стрит, опираясь вытянутыми руками на  каменную балюстраду. Закрыв глаза, откинув голову, он позволял ливню омывать себя.

Когда Девлин был совсем маленьким, мать часто гуляла с ним под дождем. Летом, в теплую погоду, она разрешала сыну выходить без головного убора. Дождь примачивал волосы к голове, сбегал на кончик носа, и Себастьян пытался поймать эти капли языком, а графиня даже не ругала мальчика за то, что он шлепал по всем лужам подряд, радостно взвизгивая, когда вода высоко расплескивалась от его топанья.

Но больше всего он любил прогулки в непогоду в Корнуолле, когда на побережье налетал шторм. Леди София укутывала сына потеплее и брала с собой на скалы. Они стояли бок о бок, загипнотизированные мощью бури и яростью волн, бьющихся о камни с внушающим благоговейный ужас ревом. Мать восклицала: «О, Себастьян, почувствуй! Разве это не чудесно?!» Ветер обрушивался на нее, отбрасывал на шаг назад, а она смеялась, широко раскинув руки и закрыв глаза, всецело отдаваясь пьянящему возбуждению момента.

Себастьян настолько погрузился в воспоминания, что не услышал, как за спиной открылась дверь, однако вдруг каким-то совершенно иным чутьем ощутил, что он больше не один.

– Девлин?

Обернувшись, он увидел остановившуюся на пороге жену. На ней по-прежнему было платье цвета слоновой кости с розовыми лентами, и Себастьян задался вопросом, проснулась она и оделась, отправляясь искать его, или еще не ложилась.

– Господи, – округлились глаза Геро при виде мужа, который уже избавился от порванного, грязного сюртука и жилета, но оставался в испачканной рубашке с перекосившимся воротником. – Ты весь в крови.

– Это не моя. Филипп Арсено мертв.

– Ты убил его?

– С какой стати? Лейтенант мне нравился.

Геро вышла под дождь. Крупные капли расплывались темными пятнами по тонкому шелку ее вечернего наряда. Подняв руку, она прикоснулась к щеке Себастьяна:

– Ты ранен.

– Просто оцарапался.

– А что случилось?

– Арсено застрелили. С трехсот ярдов. В темноте.

– Неужели кто-то способен с такого расстояния метко поразить цель?

– Хотя бы владелец таверны в Бишопсгейте, некий бывший стрелок по имени Джейми Нокс.

– Но с какой стати хозяину таверны убивать Арсено?

– Не знаю. – Девлин перевел взгляд на трепещущий под ветром сад. Зазубренная вспышка молнии вспорола небо, дождь припустил сильнее. – Я слишком многого не знаю. И поэтому продолжают гибнуть люди.

– Ты не виноват. Ты делаешь все, что в твоих силах.

Себастьян снова посмотрел на жену:

– Этого недостаточно.

С застывшей на губах странной улыбкой Геро покачала головой. В темноте ее глаза обрели удивительный, почти светящийся блеск. Дождь сбегал по ее щекам, капал с кончиков намокших локонов, пропитывал лиф платья, и сквозь тонкий шелк отчетливо просвечивали высокие, округлые груди.

– Испортишь платье, – хрипло заметил Себастьян. – Тебе следует вернуться в дом.

– И тебе тоже.

Но ни один из них не двинулся с места.

Геро медленно скользнула ладонью мужу на затылок, легонько, словно ласкательно тронув большим пальцем его горло. Переплетаясь с Девлином взглядами, не закрывая глаз, она слегка наклонила голову к плечу и коснулась его губ своими.

Себастьян открылся навстречу, испивая поцелуй до дна, провел ладонями по спине Геро, ощущая ее дрожь. Но прежде чем успел привлечь жену к себе, та выскользнула из его объятий.

У двери она запнулась и оглянулась. Девлин увидел на ее лице стремительно сменявшие  друг друга глубинные, обнажившиеся чувства: вину, сожаление и какую-то жгучую, безысходную тоску.

– Когда все это закончится, мы должны… начать сначала.

Ливень хлестал по Сен-Сиру, ветер трепал его мокрую, окровавленную рубашку,  приклеивал к голове волосы. Себастьян остро чувствовал поздний час, манящую полноту губ, неожиданно нахлынувшее обжигающее желание к этой женщине – его жене, матери его пока не родившегося ребенка и… дочери его врага.

– А если это никогда не закончится? – резко спросил он.

Но Геро не ответила, и после ее ухода вопрос еще долго висел в воздухе.

 Пятница, 7 августа 1812 года

На следующий день со свинцово-серых небес по-прежнему лил дождь, когда Девлин взбежал на крыльцо элегантного мейфэрского особняка своей сестры, леди Аманды Уилкокс.

Открыв дверь, вышколенный и обычно стойко переносивший жизненные трудности дворецкий попятился назад и произнес «Милорд Девлин!» тоном, в котором сквозило замешательство с ноткой страха.

– Доброе утро, – Себастьян передал слуге шляпу, перчатки и трость, прежде чем направиться к лестнице. – Полагаю, моя сестра еще завтракает?

– Да, но… Милорд…

– Не беспокойтесь, – обронил визитер, перешагивая по две ступеньки за раз, – я сам объявлю о себе.

Хозяйка дома сидела перед пустой тарелкой за столиком у окна, которое выходило на залитый дождем садик на заднем дворе, и читала «Морнинг пост». При появлении Себастьяна леди Уилкокс подняла глаза, и изящная фарфоровая чашка с цветочным рисунком застыла на полпути к скривившимся губам.

– Доброе утро, Аманда, – бодро поздоровался Девлин.

Та поставила чашку с такой силой, что содержимое выплеснулось через край.

– Боже милостивый, ты...

Первый ребенок графа Гендона и его ветреной красавицы-супруги, Аманда никогда не отличалась особой привлекательностью. От матери ей передалась изящная, благородная осанка и великолепные золотистые волосы. Однако от отца дочь унаследовала резкие черты, а к сорока двум годам на лице дамы весьма отчетливо отразился ее характер. Леди Уилкокс была одета в простое утреннее платье сизого цвета с высокой талией и скромно украшенным кружевным рюшем вырезом, поскольку всего полтора года назад овдовела и период траура еще не закончился. Роль Себастьяна в безвременной кончине ее супруга была темой, не обсуждавшейся между братом и сестрой[37].

Аманда снова потянулась к чашке и отпила глоток, недовольно опуская уголки губ.

– Чего тебе надо?                                                                        

Не дожидаясь приглашения, на которое, как подозревал Девлин, не стоило и рассчитывать, он придвинул к себе стул и уселся напротив.

– Я тоже рад видеть тебя, дорогая сестрица.

Та негромко фыркнула.

– Говорят, ты опять взялся за свое: опять расследуешь убийство, на сей раз сестры какого-то адвокатишки. Были надежды, что вступление в брак положит конец твоим вульгарным сумасбродствам. Но, по-видимому, это не тот случай.

– По-видимому, не тот, – сухо согласился виконт.

Собеседница снова фыркнула, но ничего не сказала.

Он обвел взглядом знакомые черты: тесно сжатые губы, крупный, слегка шишковатый нос, столь похожий на нос Гендона, пронзительно-голубые фамильные глаза, тоже доставшиеся Аманде от ее отца. Себастьян приходился леди Уилкокс братом, по крайней мере единоутробным, единственным оставшимся в живых признанным братом. И все же она ненавидела Девлина с таким неистовым пылом, что у него порой перехватывало дыхание.

Как старшая из отпрысков графа Аманда унаследовала бы все: земли, богатства, титул – если бы родилась мальчиком. Появившись на свет девочкой, она была выдана замуж, получив всего лишь приданое – приличное, разумеется, но все же сущие гроши по сравнению с тем, что рано или поздно предназначалось Себастьяну. Ее двое детей – Баярд, новый лорд Уилкокс, и Стефани, его восемнадцатилетняя сестра – были  Уилкоксами и по законам мужского первородства не имели никаких прав на состояние Сен-Сиров.