Виктория Холт - Чудо в аббатстве Страница 49

Я чувствовала себя опустошенной и измученной своим горем. Я позволила ей увести меня в комнату и уложить в постель. Она принесла мне настой, изготовленный по новому рецепту. В нем очный цвет,[3] чтобы успокоить меня, и тимьян, чтобы навеять приятные сны, а если еще положить ветку ясеня на подушку, она отгонит злых духов, которые внушают мне плохие мысли.

Матушка стала утешать меня, и, измученная переживаниями, я уснула.

Проснувшись, я почувствовала себя лучше. Я подумала о своей матери, беспомощной, как и ее кусты при порывах ветра: обстоятельства, с которыми она не могла справиться, бросали ее из стороны в сторону. Я не могла винить ее, потому что хорошо знала ее характер. Она была прекрасной хозяйкой, хотела спокойной жизни, но у них с отцом было мало общего: ее образование не превышало умения читать и писать, она никогда не могла уловить смысла его рассуждений. Отец же поставил перед собой цель развить мой ум и часто говорил, что это не значит выучить названия фруктов и цветов, которые вырастили другие люди, и повторять их, показывая свою эрудицию. Цель образования — заставить ум работать, чтобы он взрастил собственные цветы и фрукты.

Я не должна винить свою мать. По-своему она права. Теперь мне нужно самой заботиться о себе. Я должна понять, как жить дальше, ибо не могу и представить себе, как буду находиться под одной крышей с этим человеком, видеть его на месте отца. Я сделала плохо, высказав вслух свои подозрения, потому что, должна признаться, это были лишь подозрения. Мог ли он действительно предать отца? Может быть, этот человек просто стервятник.

Я должна быть справедливой. Что сделал Саймон? Он просил меня выйти за него замуж, и я отказала. Теперь отец казнен, и его имущество перешло к Саймону. Почему? Надо рассуждать здраво, логично. Могло ли это случиться потому, что он выдал отца? Я не была уверена в этом, а раз так, то не могла и обвинять его. Мне были нужны доказательства. А пока мне придется жить на его подачки!

Мысль о встрече с Саймоном приводила меня в ужас, но я не могла долго избегать его. Я вышла из своей комнаты и увидела его в зале. Он смотрел, как я спускаюсь по лестнице.

— Добро пожаловать домой, Дамаск. Я сделала вид, что не замечаю его.

— Хорошо, что ты вернулась.

— Я полагаю, что ты ждешь поздравлений с предстоящим браком.

— Нет, я не жду этого. Тебе трудно это принять, я знаю.

— Убитый муж еще не остыл в могиле.

— Моя дорогая Дамаск, ты начиталась греческих трагедий, которые столь высоко ценишь. Впредь попрошу тебя быть осторожной. Я не хочу, чтобы ты впала в немилость. Попридержи язык, умоляю тебя, не то легко попадешь в ужасную переделку. Я намерен теперь присматривать за тобой. Я ведь твой отчим…

Я рассмеялась:

— Это не совсем та роль, которую ты сначала выбрал для себя?!

— Я думаю, ты знаешь мои чувства к тебе.

— Которые столь удобно перенести на мою мать.

— Вряд ли твою мать и меня можно назвать молодыми романтиками.

— Она, кажется, на несколько лет старше тебя.

— Не намного.

— Так удобно! Хотя, будь она и на тридцать лет старше, ты бы не посчитал это препятствием.

— Моя бедная печальная Дамаск!

— Я еще не твоя собственность.

— Я предан тебе и твоей матери. Эти владения были переданы мне. Я не мог лишить вас их. Так что этот брак кажется наилучшим разрешением вопроса.

— Ты всегда можешь их отобрать.

— Но думаю, что это будет позволено. Я делаю то, что, по моему мнению, лучше всего для остальных.

— А если бы я согласилась выйти за тебя замуж? Что тогда?

Я видела, как блеснули его глаза. На какой-то момент опять появилась звериная маска.

— Ты знаешь мои чувства к тебе. — Он шагнул ко мне.

Я отстранила его.

— Не забывай, что ты жених, — резко сказала я и в упор посмотрела на него. — Скажи, кто выдал отца? Он сжал кулаки:

— Хотел бы я это знать.

— Кто-то предал его, и я не допущу, чтобы об этом забыли, и не успокоюсь, пока не узнаю, кто сделал это.

Саймон протянул мне руку. Я посмотрела на нее.

— Я хочу заключить с тобой союз. Мы оба попытаемся узнать, кто лишил этот дом счастья и принес смерть лучшему человеку на земле.

Слезы брызнули из моих глаз. Саймон смотрел на меня с нежностью, и на мгновение я пожалела, что подозревала его.

Я повернулась и убежала обратно в свою комнату. Я не могла спуститься в зал к обеду. Матушка прислала мне куриную ножку и кусок кукурузного хлеба, который я очень любила. Но я не могла есть, а когда, наконец, заснула, думаю, матушка влила в вино немного своего настоя, — мне приснился Саймон Кейсман. У него была лисья морда, и во сне он показался мне дьяволом.

Меня разрывали сомнения. Матушка и Саймон были добры ко мне. Она поила меня успокаивающими настоями и приказывала готовить мои любимые кушанья. Саймон был терпелив и никогда не навязывал своего общества. Иногда я чувствовала, что он наблюдает за мной, и, когда наши глаза встречались, его взгляд сразу становился нежным, будто теперь он относился ко мне, как к горячо любимой дочери.

Мне казалось, что я этого не вынесу.

Предполагалось, что свадебная церемония будет скромной. Хотя отец умер не так давно, вся прислуга уже поняла, что Саймон Кейсман — хозяин.

Я не могла стряхнуть с себя оцепенение. Все же скоро я должна буду принять решение. Но сейчас я была слишком потрясена, чтобы что-то делать, я могла лишь равнодушно лежать и верить, что с течением времени мое горе притупится и я пойму, как мне устроить свою жизнь.

Временами ко мне приходила мысль уехать к Кейт. Но я не хотела злоупотреблять гостеприимством лорда Ремуса. Я знала, что с момента обвинения отца мое присутствие немного тревожило мужа Кейт.

Но, я знала, Кейт одержала бы верх, если бы я пожелала приехать. Дело было в другом. Каждый вечер с наступлением сумерек через потайную дверь я пробиралась на Аббатское кладбище к могиле отца. Розмарин, посаженный мною, прижился. Я часто думала, что буду бояться, если мне придется в сумерках идти вдоль стен Аббатства, призрачных в вечерних тенях, потом среди могил давно умерших монахов. Но там покоилась дорогая для меня голова, и я не боялась, во мне появилась уверенность, что мертвые защищают тех, кого любили, и я чувствовала, что отец не даст меня в обиду.

Я жила этими посещениями кладбища. По дороге к Аббатству я вспоминала дни, когда мы с Кейт пробирались через потайную дверь, чтобы встретиться с Бруно. Я все время думала о нем и очень хотела снова увидеть его.

Я размышляла о своих чувствах к Бруно. Это как-то отвлекало меня от настоящих переживаний. Я сравнивала чувства, которые он вызывал во мне, с любовью к отцу. Я знала об отце все. Я знала, во что он верит, потому что он открыто говорил мне об этом. Я угадывала его мнение по любому вопросу еще прежде, чем он произносил его вслух. Потеря его была равносильна потере части меня самой. Но Бруно? Что мне было известно о Бруно? Очень мало. Я никогда не понимала его. Казалось, Бруно окружен завесой. Никто не знал, о чем он думает. Возможно, на него сильно повлияло то, что в течение многих лет он считал себя сверхчеловеком, специально посланным в мир, был уверен в своей святости. Потом признание Кезаи и Амброуза, и кровавые события вслед за этим, разорение аббатства Святого Бруно… как все это подействовало на него? Ведь он почти не заметил происшедшего. Только отверг признание тех, кто объявил себя его родителями. Он был замкнут, никогда ни с кем не откровенничал, казалось, он не принадлежит этому миру. Но его надменность, его вспышки гнева были совсем мирские. Я вспомнила брата Иоана, рассказавшего, как Святое Дитя поймали с пирожками, которые тот стащил с кухни и соврал, когда его в этом обвинили.