Анна Соколова - Тайна Царскосельского дворца Страница 5

— Если для этого будет предстоять серьезная надобность… Но пока такой надобности я не вижу!

— Как не видите?.. Нет, мой друг… Вы разлюбили свою Анну!

— Напротив, принцесса, я сильнее, нежели когда-нибудь, люблю вас и от всей души желаю вам добра. Но ложного пути я вам никогда не посоветую и никогда не толкну вас на него… А устранение жены графа Линара было бы именно тем ложным путем, который привел бы и его, и вас к окончательной гибели.

— Вы думаете?

— Я в этом убеждена, а свои убеждения я строго взвешиваю и никогда не высказываю их на авось! Возвращаюсь к своему словесному завещанию! — грустно улыбнулась г-жа Адеркас. — Советую вам ни с кем из приближенных к императрице лиц серьезно не ссориться.

— За исключением герцога Бирона, конечно?

— О нем я не говорю: ваши отношения достаточно выяснились и достаточно обострились. Но кроме него есть еще и другие… Есть кабинет-министр Яковлев…

— О, этого я хорошо поняла и оценила!

— Есть обер-гофмаршал Левенвольд.

— Этого я не опасаюсь: в нем есть дворянский гонор и дворянская честь, а те, в ком они хранятся, не опасны.

— В штате императрицы есть придворная дама Чернышева, она глубоко предана Бирону и даже приняла на себя знаменитое сватовство вашего высочества за старшего сына герцога!..

— Я знаю это… и хорошо же я тогда отделала ее за это сватовство!

— Она не забыла этого, принцесса, и в ее лице вы имеете, если не особенно сильного, то глубокого врага.

— Ее я не боюсь!

— Напрасно!.. В стране, где есть еще пытки и где в Тайной канцелярии заседают такие лица, как Ушаков и князь Трубецкой, такое бесстрашие даже не логично.

— Что ж, ведь не меня же они на дыбы вздергивать станут? — горько усмехнулась принцесса.

Ее собеседница промолчала. Видно было, что лично она ждала всего от России и ничему не удивилась бы.

— Не пренебрегайте также мелкой, ничтожной враждой! — продолжала Адеркас свои наставления. — Остерегайтесь и маленьких людей… Они подчас могут оказаться опаснее больших.

— Например? — озабоченным тоном спросила Анна.

— Я хочу говорить о любимой камер-юнгфере императрицы, Юшковой. Она имеет доступ к государыне и, ловко и вовремя пустив слово, может и помочь, и повредить любому делу.

— Юшкова? Да, я знаю такую… Но я не думаю, чтобы императрица вступала в разговор со своими камер-юнгферами.

— Ошибаетесь… Таким скромным путем проходили люди крупные, и если бы не другая камер-юнгфера императрицы, теперь уже умершая, бедный лифляндский дворянин Бирон не сделался бы герцогом курляндским и почти полновластным хозяином всего русского царства!

— Да, я слышала нечто в этом роде…

— У императрицы, в личном ее услужении, есть еще простая сенная девушка Ирина Лодырева, или Ариша, как зовет ее сама государыня. Эта занимает уже совсем низменную роль, а между тем с ней приходится многим считаться, и не сегодня-завтра пред ней вельможи заискивать станут!..

Принцесса подняла на свою собеседницу удивленный взгляд.

— Этого я уже совсем не понимаю! — сказала она.

— Да, оно-таки и непонятно… тем более что влияние, которое эта Ариша оказывает на всех, близко подходящих к ней, приписывается нечистой силе.

Принцесса презрительно пожала плечами.

— Неужели вы верите подобному вздору? Вы, такая европейски образованная, такая начитанная?

— Наука не исключает сокровенных таинств природы!.. Можно многое знать и в то же время преклоняться пред неведомыми тайнами. Одни называют это кабалистикой, другие — алхимией, третьи, наконец, относят эти явления к чертовщине, но отвергать существование всего этого невозможно и поневоле приходится сдаваться перед очевидностью!

Г-жа Адеркас еще говорила, когда вдруг в дверь комнаты принцессы раздался новый стук. Обе собеседницы переглянулись.

— Войдите! — сказала Анна Леопольдовна.

На пороге показалась невзрачная фигура скромно одетой и на вид как бы запуганной женщины, вошедшей тихо и осторожно, как входят в комнату опасно больного. Это и была Юшкова, старшая и любимая камер-юнгфера императрицы.

— Ее величество просит принцессу пожаловать к ним! — вкрадчивым голосом произнесла Юшкова, не переступая порога комнаты. — Государыня очень обеспокоена тем, что их высочество плохо изволили кушать за столом, и приказали узнать о здоровье их высочества.

— Поблагодарите тетушку!.. Я совершенно здорова!.. — холодно ответила Анна Леопольдовна, не скрывая того неприятного впечатления, которое производило на нее присутствие Юшковой.

— Ее величеству угодно также знать, с кем заняты ваше высочество? — тем же вкрадчивым голосом продолжала Юшкова.

— Можете сказать то, что вы видели! — презрительно бросила ей Анна, — если только зрение не изменит вам и вы не примете мою наставницу за есаула царских казаков!..

Эта кровавая насмешка заставила Юшкову сначала вспыхнуть, а затем смертельно побледнеть. Принцесса намекнула на недавний случай, когда в комнате уже пожилой Юшковой застали не в урочный час одного из конвойных казаков императрицы.

Ловелас-казак чуть не поплатился за это свидание своей службой, и только заступничество всесильного герцога, благоволившего к старой камер-юнгфере, спасло его от строгой дисциплинарной ответственности.

После резкого ответа принцессы Юшкова молча вышла из комнаты, затаив в своей душе непримиримую злобу к «чужеземке», которую она и так уже от души ненавидела.

III

БОРЬБА

Приглашению принцессы на половину государыни предшествовала следующая сцена. В кабинете императрицы, где она обыкновенно лежала после обеда в своих глубоких креслах, устланных пуховыми подушками, раздавались звуки тревожных и порывистых шагов герцога Бирона, нетерпеливо мерившего комнату своей порывистой и тяжелой походкой. Герцог был, видимо, чем-то сильно взволнован, и императрица осторожно, почти боязливо следила за его неровными шагами. Она знала, что за этим обыкновенно следовали бурные вспышки гнева Бирона, внушавшие ей почти панический страх.

Анна Иоанновна чувствовала себя в этот день хуже обыкновенного. Ее желтое, сильно отекшее лицо порою выражало невыносимое страдание. Доктора уже давно признали недуг императрицы неизлечимым, и только самовластный Бирон не хотел или не мог понять, что, причиняя императрице горе и тревогу, он этим самым ускоряет гибельную для него развязку.

— Эрнест! Ты чем-то расстроен? — почти заискивающим голосом спросила императрица, называя старого герцога прежним ласкательным именем, что она делала все реже и реже. — Что-нибудь случилось? Да?