Сидони-Габриель Колетт - Жюли де Карнейян Страница 5

«Сюда бы нужно лиловую гвоздику. Десять франков… Сегодня – нет». Она перерыла носовые платки, нашла один из лиловато-розового крепа, свернула в виде цветка, ловко расстригла ножницами и вставила в петлицу. «Блеск!» И так же быстро помрачнела: «Вот дура, платок стоит целый луидор».

Она считала на луидоры из снобизма и из приверженности тому, что называла «истинным шиком». Облака, заволакивающие небо, прогнали желание гулять. «Может, разбудить Люси? Может, позвонить к «Гермесу», спросить, когда у них распродажа? Может…»

Она вздрогнула, когда телефон зазвонил, едва она протянула к нему руку. Как многие, кому не на кого опереться, она только от телефона и ждала помощи.

– Алло!.. Да, это я. Как? Я не расслышала, повторите, пожалуйста. От кого?

Она слегка наклонилась, тон её изменился.

– Это… Это ты, Эрбер?.. Ну да, как и все, прочла в газете… Значит, ничего серьёзного?

Она издали увидела себя в зеркале и выпрямилась.

– Так нас напугать! Что? «Нас» – я имею в виду весь Париж, половину Франции, изрядную часть заграницы…

Она рассмеялась, послушала, смех оборвался.

– Откуда ты звонишь? Что? Приехать? К тебе? О, ничего, я собиралась завтракать одна… Нет, никаких… Да нет, я не отказываюсь! Но… а Марианна?.. Ладно. Да… Да нет же, что ты… Да, я её увижу в окно.

Она медленно опустила трубку на рычаг, надела чёрную соломенную шляпку, похожую на канотье времён её ранней юности, и открыла дверь в кухню.

– Госпожа Сабрие… – нерешительно проговорила она.

И, словно мгновенно пробудившись, повела носом.

– Что это так воняет?

– Да это же рыба, сударыня. Вы же сказали – белый сыр и рыба в чёрном масле…

– Какая гадость! Вы подумали…

Уголки её губ дрогнули, она жалобно сказала:

– Я просто пошутила. Съешьте свою рыбу сами! Оставьте мне сыр. Чего-нибудь куплю… Ладно, там посмотрим.

Она снова впала в нерешительность, вяло переставила какие-то безделушки, уселась на подоконник, положив ногу на ногу. Когда длинный чёрный автомобиль остановился среди тележек разносчиков перед продовольственным магазином, Жюли снова подобралась и сошла вниз поступью молодой девушки, с удовольствием ощущая лёгкость своей походки, упругость груди, свободу движений, не стесняемую никаким грузом избыточной плоти.

– Так и есть, это Бопье. Как жизнь, Бопье? Вы не меняетесь.

– Госпожа графиня мне льстит.

– Нет, Бопье. Вы всё тот же, потому что стоит недоглядеть хоть пять минут, вы болтаете о моём возрасте. Вы сказали моей прислуге, что мне сорок четыре года.

– Я? О! смею заверить госпожу графиню…

– Мне не сорок четыре, Бопье, а сорок пять. Мы едем домой.

– Домой… – в замешательстве повторил шофёр, – какой дом вы…

– Ваш, – ласково сказала госпожа де Карнейян. – Ну, наш. Тот самый, на улице Сен-Саба.

Дверца захлопнулась, и Жюли подвергла увозившую её машину строгому суду бедняка. «Машина выскочки… Купили в Автомобильном салоне. Из разряда "оставили-за-магараджой"… Эрбер всегда питал слабость к моторизованным катафалкам. Жемчужно-серое сукно! Почему бы уж тогда не пармский атлас? И впридачу шофёр в белой летней форме! Да, нельзя иметь всё сразу – и миллионы, и вкус…» От критики не ускользнул и махровый цветок, украшавший её жакет: она сняла его и выбросила в окно, когда машина въезжала во двор-сад особняка.

Жюли не предвидела, что на неё так подействует обстановка, которую она когда-то выбрала и любила. Кровь застучала у неё в висках, и, прежде чем ответить отрицательным знаком шофёру, спрашивавшему: «Мне проводить госпожу графиню?», – она подняла голову к окну, из которого, бывало, выглядывал её муж, чтобы крикнуть Бопье: «Ровно в два!»

«Ровно в два… И машина где-то пропадала до четырёх… Или Эрбер катил в такси к какой-нибудь девке…» Она поднялась на невысокое крыльцо, вошла в вестибюль почти бессознательно – ноги сами помнили каждую ступеньку, рука – дверную ручку. Запах женских духов в вестибюле привёл её в себя. «Духи Марианны… Слишком крепкие духи, слишком много денег, бриллиантов, волос…» Неожиданное раздражение обостряло зрение и слух. На втором этаже ей показалось, что в щёлочке приоткрытой двери лезвием блеснул взгляд, донеслось чьё-то дыхание, и дверь закрылась. «Моя спальня…» Впереди шёл лакей, и она ожидала, что он откроет дверь, соседнюю с дверью спальни Эспивана и ведущую в его рабочий кабинет. Но лакей попросил её подождать в незнакомой маленькой гостиной. Она услышала за стеной голос Эспивана и на какой-то момент потеряла ориентацию во времени, усомнилась в реальности происходящего, ей показалось, что она во сне пытается поймать снящуюся достоверность. Лакей вернулся, и она пошла за ним.

«Куда, к чёрту, перебрался Эрбер?» – думала она, считая закрытые двери. «Моя спальня… Бельевая…

Его спальня… Комната, которую мы называли детской…» Вдруг она резко остановилась, с отчаянием спохватившись: «Я не переобулась!» Она готова была повернуться назад, убежать. Потом успокоилась: «Ну и что? Гляди-ка, он устроился в детской. Забавно!» Её провожатый посторонился, и Жюли вошла во всей красе – прелестный нос насторожён, глаза нарочито близоруко прищурены, узкий рот приоткрыт в холодной любезной улыбке, взгляд нацелен на высоту человеческого роста. Но голос Эрбера донёсся с узкой койки:

– Значит, за тобой надо посылать? Сама бы ты так и не объявилась?

Голос был весёлый, молодой, звук которого Жюли до сих пор не могла слышать без боли и ярости. Она опустила глаза, увидела лежащего Эрбера, всмотрелась. «Ах! – подумала она, – ему конец». Запах эфира, знакомый Жюли по многим в недобрый час посещаемым местам, вдруг обрёл пугающую значительность и подсказал, что ей говорить и делать.

– Эрбер, – сказала она немного слишком ласково, – что это ещё за фокусы, что за газетная шумиха? И это ты ради меня вырядился в пунцовую шёлковую пижаму? Что я, по-твоему, должна думать о мужчине, который принимает меня в пунцовых шелках?

Эрбер протянул ей руку, которая показалась Жюли опухшей, и указал на ближайшее кресло.

– Хочешь курить? Кури, – сказал он.

– А ты?

– Не сегодня, дорогая. Не тянет.

Она не заметила каких-либо определённых следов разрушения в лице Эспивана. Он «источал обаяние» на неё, как на кого угодно, в силу укоренившейся привычки. Но по какому-то тайному приговору то, что прежде было впалым, как будто вспухло, и по контрасту выпуклости тонкой и смуглой гасконской маски казались провалившимися. Жюли достаточно изучила его и давно разглядела, что увенчанное мужественным челом красивое лицо Эспивана сочетало в себе черты несколько слащавые. Но огненные светло-карие глаза, всё ещё свежий рот, усики, не подходящие ни под какую моду – в который раз она это видела и в который раз прикусывала язык, казня себя за то, что в который раз испытывает боль.