Лесли Пирс - Помни меня Страница 5

Думая об этом, Мэри плакала. Ей было очень грустно из-за того, что она не оправдала надежд своих родителей и навлекла позор на семью, и из-за того, что не слушала голос совести, твердивший, что воровать грешно.

Всем был хорошо известен тот факт, что добрая половина приговоренных к смерти получала то или иное помилование. Следующие трое суток сокамерники Мэри только об этом и говорили, и каждый надеялся, что окажется среди тех, кому повезет.

Но Мэри была не глупа. Она знала, что для этого нужно иметь друзей на воле: заботливого и доброго любовника (или любовницу) или приятеля с деньгами, который будет просить за тебя. Пока часы и дни медленно текли, стало ясно, кто из ее сокамерников окажется тем счастливчиком. Именно им посылали в тюрьму еду, питье, деньги и даже чистую одежду.

Мэри с завистью смотрела на девушку и женщину (оказавшихся, как она впоследствии узнала, тетей и племянницей), когда они ели горячие пироги с мясом, которые приносил тюремщик. Их обвиняли в ограблении меблированных комнат, но со дня ареста они горячо твердили о своей невиновности. Возможно, они говорили правду. А теперь, судя по пирогам и одеялам, которые они получали, кто-то за стенами тюрьмы явно хлопотал об их освобождении.

И все же некоторые из заключенных, даже те, которые не имели никакой надежды на помилование, заметно приободрились в последние несколько дней. Может быть, это произошло потому, что быстрая смерть для них казалась предпочтительнее длительного тюремного заключения или мучительной смерти от лихорадки. Повешение имело даже некий, если можно так выразиться, престиж, ведь посмотреть на него собирались огромные толпы людей. Если приговоренные к казни сумеют принять смерть с достоинством и смелостью, они могут завоевать восхищение наблюдающей толпы и стать героическими личностями, возможно, даже легендой.

Дик Саллион был одним из тех, кто разделял эти чувства, и он все время подбадривал Мэри своим оптимизмом и своеобразной жизненной философией. Как и она, он обвинялся в дорожном разбое. Но преступление Дика больше соответствовало этому описанию, чем проступок Мэри, поскольку он лежал в засаде на отдаленных дорогах, ожидая ничего не подозревающих путешественников, и отбирал у них не только ценности, но и лошадей.

Этот крупный мужчина, почти шести футов росту, с румяным лицом и широкими плечами, обладал таким чувством юмора, перед которым невозможно было устоять. На первое утро после суда Мэри проснулась оттого, что он пел какую-то похабную трактирную песню о человеке, отправлявшемся на виселицу пьяным. Она, разумеется, решила, что Дик навеселе, поскольку те, у кого имелись деньги или вещи на взятки для охранников, могли напиваться день и ночь. Но когда она поднялась с пола и села, он улыбнулся ей, и Мэри увидела, что его голубые глаза горят ясным блеском.

— Что за смысл лежать тут и хандрить? — сказал он, будто разговаривая сам с собой. — Я прожил хорошую жизнь и считаю, что лучше мне висеть, чем потерять рассудок и человеческий облик в таком вот месте.

— Некоторые арестанты предпочитают спать, а не думать об этом, — возразила она.

Еще в январе, в первые дни заключения, Мэри поняла, что желательно подружиться с кем-нибудь жестким и хитрым, чтобы оказаться под его защитой, а поскольку Дик, казалось, подходил по всем статьям, она позволила ему придвинуться к ней ближе и поговорить.

Вскоре Мэри обнаружила, что у Дика не осталось денег на покупку дополнительной воды и питья. Он рассказал ей, что прокутил все, что имел, за первые несколько недель до суда. Но даже если Дик не мог обеспечить ей комфорт в материальном выражении в последние несколько дней, он был сильным, уверенным в себе и обладал большим жизненным опытом, и его болтовня и смех подбадривали ее.

Дик тоже был родом из Корнуолла. Мэри нравилось говорить с ним о доме, и вскоре она рассказала ему все, что чувствовала по поводу своего преступления и того, что она так опозорила семью.

— Зачем об этом беспокоиться? — спросил он, и его выговор показался Мэри таким же мягким и успокаивающим, как у ее отца. — Нам надо сделать все, чтобы выжить. Это вина правительства, что мы до такого докатились. Высокие налоги, огораживание[1]… Да они нас просто обдирают на каждом шагу! Они живут во дворцах, в то время как многие из нас голодают. Я так же, как и ты, отбирал у тех, кто не очень от этого пострадал. По-моему, так им и надо.

Мэри была воспитана в честности и богобоязненности и не совсем соглашалась с Диком, но не собиралась говорить этого вслух.

— И все-таки, разве ты не боишься смерти? — спросила она вместо этого.

Он пожал плечами.

— Я так много раз смотрел ей в лицо, что она перестала вызывать у меня страх. Что такое виселица по сравнению с поркой на корабле? Впервые я пережил это, когда мне было шестнадцать лет. Это ни с чем не сравнимый ужас: боль такая жуткая, что молишь о смерти. Виселица — это быстро. Не беспокойся, малышка, я буду держать тебя за руку до самого конца.

Слова Дика немного утешили Мэри. Она решила, что если уж ей суждено умереть, то она встретит смерть достойно.

Через четыре дня после суда, около десяти утра, к двери камеры подошел тюремщик и вызвал Нэнси и Энн Браун. Это были тетя и племянница, обвиняемые в ограблении меблированных комнат. Он сказал, что они оправданы в силу новых свидетельств и свободны.

Несмотря на собственное тяжелое положение, Мэри была чрезвычайно рада за них и встала, чтобы обнять их и поцеловать на прощанье. Она в последнее время много разговаривала с этими женщинами и была уверена, что они невиновны, как они утверждали сами. Не успели они покинуть камеру, как тюремщик назвал еще четыре имени — троих мужчин и Мэри.

— Вы все идете со мной, — сказал он резко.

Мэри с ужасом повернулась к Дику, думая, что настал ее час отправляться на виселицу.

Дик положил свою большую руку ей на плечо и сжал его.

— Даже не думай об этом, — произнес он с уверенностью в голосе. — Раз в три месяца они собираются, просматривают список и выбирают, кого лучше выслать. Я предполагаю, что именно это тебя и ждет.

Тюремщик заорал, чтобы все шли за ним, и не дал Мэри времени для того, чтобы попрощаться с Диком и с Брайди.

Мэри шаркала по темному коридору за Уильямом, Эйблом и Джоном, своими сокамерниками. Их кандалы бряцали о грубый каменный пол. Вдруг она услышала голос Дика, прогремевший у нее за спиной:

— Семь лет — вот и все, а потом ты свободна, моя малышка. Будь сильной и смелой, и ты увидишь, что все это когда-нибудь кончится.

Эйбл, тридцатилетний мужчина болезненного вида, оглянулся на Мэри.