Элизабет Торнтон - Игра или страсть? Страница 5

– Какая ты холодная, – сказала она, когда младшая сестра юркнула к ней под одеяло.

Марион с нежностью посмотрела на лицо, так похожее на ее собственное: серые глаза, упрямый подбородок, очень бледная кожа и льняные волосы. Они обе были в мать, а черноволосая и темноглазая Эмили пошла в отца. В десять лет нос и щеки Марион были усеяны веснушками. Феба же проводила слишком много времени в помещении, уткнувшись носом в книгу.

Марион надеялась, что это изменится, когда они станут жить в Лонгбери. Она устояла перед соблазном поцеловать и обнять сестру, чтобы хоть немного согреть ее холодные руки и ноги.

– Я знаю, почему ты замерзла, – сказала Марион. – Ты пришла не из постели. Ты опять подслушивала разговоры.

Одним из любимых занятий Фебы было прятаться за перилами галереи и наблюдать за приходом и уходом гостей Фанни.

– Я хотела узнать, что с тобой случилось, – запротестовала Феба, – а когда услышала, что мистер Гамильтон упомянул твое имя, остановилась послушать.

Марион открыла было рот, чтобы пожурить сестру, но потом передумала.

– Мистер Гамильтон упоминал мое имя? – невинно спросила она.

Феба кивнула.

– Он сказал, что ты, должно быть, сломала палец.

– Вот как? – Это объясняло, почему боль не проходит.

– Да, но доктор сказал, что они ничего не могут с этим сделать и что все постепенно заживет само собой.

– Ничего не могут сделать?! – пришла в негодование Марион. – Могли бы дать мне один из порошков миссис Дайс!

– Мне кажется, ты сказала, что совсем не больно? Марион сложила руки на груди. Феба мастерица ловить взрослых на невинной лжи.

– Было больно, – призналась она, – когда я приехала домой. Сейчас уже не так болит.

Феба посмотрела на Марион и тоже сложила руки на груди. Марион подавила улыбку. Желание ее младшей сестры во всем подражать ей было временной прихотью, во всяком случае, она надеялась, что это так. Идолы всегда оборачиваются разочарованием.

– Больше ничего… – она прочистила горло, – больше ничего обо мне не говорили?

– Напрямую нет, но я слышала, как кузина Фанни сказала, что было бы хорошо, если б мистер Гамильтон нашел себе жену.

Марион была потрясена.

– Фанни сказала это мистеру Гамильтону?

– Нет, конечно же. Кузену Реджи после того, как он сказал, что не удивится, если мистер Гамильтон в скором времени станет премьер-министром. Она имела в виду тебя, Марион?

Марион коротко рассмеялась:

– Едва ли. Кто внушил тебе эту мысль?

– А разве он тебе не нравится, Марион? Я знаю, ты ему нравишься. И разве было бы не здорово выйти замуж за премьер-министра? Я бы записала это в нашу семейную историю!

Вот что получается, подумала Марион, когда нарушаешь одно из своих основных правил. Каждый имеет право на собственную тайну. Она не лучше Фебы, но сестренку по крайней мере извиняет то, что она еще ребенок.

– Как продвигается семейная история?

Составление летописи семьи было последним увлечением Фебы. Ее мысли всегда занимало что-нибудь новое. Но Феба быстро уставала. Она была начитанной не по годам, шила, вязала, играла на пианино, делала наброски и вела дневник. Семейная история была идеей Эмили, и Марион неохотно согласилась, понимая, что запрет поднимет вопросы, на которые нет желания отвечать.

Феба широко зевнула.

– В письмах тети Эдвины почти ничего нет, да и писала она не часто, верно?

Марион не упоминала о ссоре между их матерью и тетей Эдвиной.

– Возможно, мама сохранила не все письма тети, а только самые интересные.

– Да, но мне это не помогает. Дедушка и бабушка Ганн переехали из Брайтона в Лонгбери после свадьбы, и там родились их дети, вот и все, что я знаю.

– Дедушка Ганн был партнером в местной адвокатской конторе. Это его коттедж унаследовала Эдвина, а теперь и мы.

– Это-то я знаю, – сказала Феба. – Я много знаю о маме и тете Эдвине, но почти ничего о Ханне.

– Ну, она умерла много лет назад, задолго до твоего рождения. – Марион на мгновение задумалась. – Но я помню, что она была ласкова со мной.

– Ты знала ее? Марион улыбнулась:

– Мне было семь лет, когда мы приезжали в Лонгбери, а Ханне, должно быть, около двадцати. Она была намного младше своих сестер. Она играла со мной, читала книжки и брала в дальние прогулки с собакой. – Марион нахмурилась. – Я и забыла про собаку. Скрафт – так звали этого песика. Он обожал Ханну.

– Ты никогда раньше не рассказывала мне этого, – укоризненно сказала Феба.

– Это было так давно. Больше я ничего не помню.

– А мама? Она никогда не говорила о Ханне. Она не любила ее?

Марион обняла Фебу за плечи:

– Она не говорила, потому что ей было больно и грустно вспоминать. Папа был таким же, помнишь, после маминой смерти?

Феба рассердилась:

– Я считаю, что это глупость! Если я умру, говорите обо мне постоянно. Я не хочу, чтобы кто-нибудь меня забыл.

– Обещаю, – торжественно поклялась Марион, – говорить о тебе столько, что все станут затыкать уши, едва увидев меня.

– Я не шучу!

– Я тоже. Ну хватит! – Марион вскинула руку, не дав Фебе продолжить. – Не знаю, что на меня нашло, почему я позволяю тебе бодрствовать в такое время. Не воображай, будто я не знаю, что ты специально отвлекаешь меня разговорами, чтобы я не прогнала тебя спать.

Она отвернула одеяло и указала на дверь.

– В кровать!

Феба с надеждой заглянула в лицо сестры, поняла, что игра окончена, и выбралась из постели.

– Ты не обнимешь меня перед сном? – спросила Марион.

Феба переступила с ноги на ногу.

– Конечно. Только никаких поцелуев. Я уже не маленькая.

Марион улыбнулась. Феба, быстро обняв сестру, захромала к двери.

– И не вздумай околачиваться на галерее, – крикнула ей вслед Марион.

Когда дверь закрылась, Марион опустилась на подушки. Умерла ли Ханна? По обрывкам случайно подслушанных родительских разговоров она подозревала, что Ханна сбежала с мужчиной. Если это правда, тогда понятно, почему родители не хотели поделиться с детьми этой тайной. Тайна принадлежит прошлому, и пусть она там и остается. Едва ли Фебе удастся докопаться до правды, но если даже и удастся, ничего страшного.

Мысли Марион вернулись к туалетному столику и сумочке. Вздохнув, она встала с кровати и осмотрела ушибленные пальцы. Опухоли, насколько она могла видеть, не было, но малейшее движение причиняло боль.

Она потянулась за тростью и с ее помощью доскакала на здоровой ноге до столика. В сумочке, рядом с носовым платком, она обнаружила записку: «Молчание – золото. Тебя предупредили».

Марион смяла записку в кулаке, подумав, что еще никто, наверное, так не ошибался в человеке, как она ошиблась в Дэвиде.