Эльза Вернер - У алтаря Страница 50

— Что ж, ты уже принял те меры, о которых писал мне? — вдруг спросил граф, не поворачивая головы от окна, чтобы не встретиться глазами с братом.

— Да, принял! — спокойно ответил прелат. — Три дня село Р. было отрезано от нас, только вчера дороги стали проходимы. Я воспользовался этим и сейчас же послал к Бруно человека с письмом, в котором приказывал ему немедленно оставить Р. и отправиться в один из отдаленных монастырей, я обозначил, в какой именно. Мой посыльный должен был вручить ему этот приказ еще вчера, и я думаю, что отец Бенедикт едет в эту минуту к месту своего нового назначения.

— В какой же монастырь ты послал его? — с нескрываемой тревогой спросил граф.

— Оттфрид, теперь все дело находится в моих руках, дай мне возможность довести его до конца, — холодно возразил прелат. — Прежде всего мы должны были позаботиться о том, чтобы отослать Бруно как можно дальше отсюда, чтобы его не могли вызвать в суд в качестве свидетеля. Я сделал это. О том, что будет дальше, не спрашивай меня пока.

С глубоким вздохом граф снова опустился в кресло. Его брат правильно рассчитал — теперь он ничего не мог просить для своего любимца.

Дверь кабинета тихо открылась, и на пороге показался камердинер настоятеля.

— Разве уже пора идти в церковь? — спросил тот.

— Нет, ваше высокопреподобие. Я пришел доложить, что отец Бенедикт желает…

— Кто? — удивленно переспросил настоятель.

Граф вздрогнул, услышав это имя.

— Отец Бенедикт желает немедленно видеть вас! — повторил камердинер, но тут же за его спиной внезапно выросла высокая фигура молодого монаха.

— Вы доложили, и прекрасно, — обратился он к камердинеру, — его высокопреподобие, конечно, примет меня.

Камердинер испугался — он никогда не видел, чтобы монахи так бесцеремонно входили к настоятелю. Отец Бенедикт вел себя так, словно имел право распоряжаться. Он в буквальном смысле слова выпроводил камердинера в соседнюю комнату, запер на ключ дверь кабинета и быстрыми шагами направился к прелату.

При появлении Бруно граф в волнении и тревоге поднялся со стула, но Бруно не обратил на него ни малейшего внимания, хотя прошел так близко, что даже коснулся рукавом его мундира. Подойдя к настоятелю, он отвесил обычный поклон, но последний вышел таким принужденным, точно спина отца Бенедикта потеряла способность гнуться.

— Каким образом вы здесь, отец Бенедикт? — строго спросил прелат. — Разве вы не получили моего письма?

— Какого письма?

— Приказа немедленно оставить отца Клеменса и отправиться в тот монастырь, который обозначен в письме. Кроме того, я запретил вам посещать город и прилегающие к нему местности. Мой приказ вы должны были получить еще вчера вечером.

— Вчера вечером я уже был в городе, — холодно ответил отец Бенедикт.

— Что вас заставило отправиться туда без моего разрешения?

— Арест Бернгарда Гюнтера.

Настоятель невольно сжал кулак от злости.

— Вы знаете…

— Знаю, — прервал его отец Бенедикт, — что вы непременно хотите спрятать меня куда-нибудь подальше и потому назначили отдаленный монастырь, а я пришел сюда затем, чтобы спросить вас, ваше высокопреподобие, продолжаете ли вы желать, чтобы я скрывал правду?

Прелат не мог ничего ответить, так как в разговор вмешался граф.

— Мой брат поступает правильно, требуя от тебя молчания, — сказал он, — я прошу тебя о том же, Бруно!

При звуке голоса графа отец Бенедикт быстро оглянулся, и в его глазах загорелся недобрый огонек.

— Вы тоже желаете, чтобы я скрыл истину? — насмешливо спросил он.

— Достаточно и одной жертвы, — продолжал граф глухим голосом, — ты должен молчать, твое признание погубит тебя!

Несколько секунд отец Бенедикт с удивлением смотрел на графа, не понимая смысла его слов, затем вдруг истина осенила его.

— Мое признание погубит меня? — медленно повторил он. — Вы, может быть, считаете меня убийцей вашего сына?

— А разве не ты убил его? — воскликнул граф, как будто сразу освобождаясь от смертельной муки.

— Нет!

— Слава Богу! А как же ты говорил мне… — обратился граф к своему брату…

— Я ничего не говорил тебе! — резко прервал его прелат. — Вспомни хорошенько, ты первый, а вовсе не я, высказал подозрение, что Бруно — убийца.

— А ты нарочно разными намеками и недомолвками укреплял во мне это подозрение, — мрачно возразил граф, — ты знал, в каком я отчаянии, Довольно было одного твоего слова, чтобы успокоить меня, и ты не произнес его.

Сбросив с души тяжесть подозрения и успокоившись насчет участи Бруно, граф сразу почувствовал себя бодрым и помолодевшим. Лицо его оживилось, голос зазвучал ровно и ясно.

— Его высокопреподобие не мог назвать вам имя преступника, граф, — сказал отец Бенедикт, — потому что тогда ему пришлось бы разъяснить всю эту загадочную историю. Он должен был бы сознаться, на кого готовилось покушение и как погиб ваш сын.

Лицо прелата так же побледнело, как тогда, когда молодой монах сообщил ему то, что знал об убийстве Оттфрида. Но он справился со своим волнением и, гордо выпрямившись, строго сказал:

— Отец Бенедикт, вы забываете, что стоите перед своим настоятелем!

— Я помню, что стою перед человеком, который хотел убить меня, — ответил отец Бенедикт. — Я знаю, что вами руководила не личная антипатия ко мне, вы просто решили избавиться от непослушного монаха, который, отпав от вашего монастыря, мог принести вред ордену бенедиктинцев. Весьма возможно, что вам было даже тяжело вынести смертный приговор именно мне.

Но Тот, Кто стоит выше всех, доказал вам, что только Он имеет право распоряжаться жизнью людей. Удар, предназначенный для меня, попал в вашего племянника, последнего отпрыска вашей семьи — по крайней мере в глазах света, — со смертью которого прекратится славный род графов Ранеков. Вы, конечно, перенесете и это, ибо стоите на такой высоте, что вам недоступны человеческие чувства. Если бы в ваших жилах текла кровь, а не ледяная вода, если бы вы способны были хоть на тень чувства, вы избавили бы графа от неимоверных мучений, которые он испытывал, думая, что его сын погиб от руки своего единокровного брата.

Действие последних слов Бруно произвело сильное, но совершенно разное впечатление на обоих слушателей. С уст настоятеля сорвалось бешеное проклятие, лицо графа засияло счастьем, и он со страстной нежностью протянул руки к сыну.

— Бруно, так ты знаешь…

Отец Бенедикт отшатнулся от объятий отца и, холодно взглянув на него, прервал его речь:

— Что вы изменили моей матери, оскорбили и бросили ее, что вы застрелили моего дядю? Да, я знаю это, граф Ранек!