Дафна дю Морье - Дом на берегу Страница 50

— Дик останется здесь, — заявила Диана. — И если обезьянья голова взорвется, вы оба полетите наверх, а мы с Диком провалимся вниз. И все будут довольны, только мы окажемся в разных мирах. Верно, Дик?

— Абсолютно верно, — согласился я. — Но что до меня, я на сегодня сыт по горло нашим нынешним миром. Так что если вам приспичит спариваться — или точнее «страиваться» — на одном диване, так давайте, не стесняйтесь! И пусть вам будет хорошо. Вон у вас и виски осталось. Можете выпить мою долю. А я иду спать.

Я встал и вышел из комнаты. Теперь, когда я разбил эту парную четверку, лапанье автоматически прекратится, и следующий час-два все трое, будут с важным видом обсуждать разные грани моего характера, выясняя, изменился я или не очень, и что в связи с этим следует предпринять, и чего ждать в будущем.

Я разделся, сунул голову под струю холодной, воды, раздвинул шторы, нырнул под одеяло и мгновенно уснул.

Меня разбудила луна. Ее свет проникал сквозь щелку между шторами, которые Вита, ложась, задернула, и падал ко мне на подушку; Вита спала на своей половине кровати с широко раскрытым ртом и храпела, что с ней случалось редко. Должно быть, они все-таки прикончили бутылку. Я взглянул на часы: половина четвертого. Потом вылез из постели, прошел в гардеробную, надел джинсы и свитер.

На лестничной площадке я остановился у двери гостевой комнаты и прислушался. Ни звука. В другом конце коридора, где спали мальчики, тоже было тихо. Я спустился на первый этаж, затем в подвал и добрался до лаборатории. Я был абсолютно трезв, хладнокровен и собран и не испытывал ни чрезмерного возбуждения, ни подавленности: полная норма, нормальнее не бывает. Я настроился на очередное путешествие — и точка. Налить четыре меры жидкости во флягу, вывести машину из гаража, спуститься по склону до Тризмиллской долины, оставить там машину и пешком добраться до Граттена. Луна будет освещать мне путь, а когда она побледнеет, сместившись к западу, на востоке начнет заниматься заря. Если время снова сыграет со мной злую шутку и путешествие продлится вплоть до завтрака, что с того? Когда вернусь, тогда и вернусь. А Вита и ее друзья могут дуться, сколько им заблагорассудится.

В такую ночь… на свидание с кем?.. Мир нынешний крепко спит, а тот, другой — мой мир — еще не пробудился, вернее, пока не пробудился: пока на меня не начало действовать снадобье. Когда я огибал Тайуордрет и он выплывал из темноты, как город-призрак, я знал, что в тайном моем времени пересекаю луг перед монастырем, высившимся чуть дальше за каменными стенами. На самой малой скорости я двинулся вниз по тризмиллской дороге: от лунного света, заливавшего долину, блестели серые крыши клеток находившейся поодаль фермы, где разводили норок. Я поставил машину как можно ближе к кювету и перелез через ворота в изгороди, которая окружала поле. Затем направился к яме у карьера, где, как я знал, находилась когда-то часть старинной усадьбы, а именно — большой зал; там, возле пня, выхваченного из темноты квадратным пятном лунного света, выпил содержимое фляги. Поначалу я не ощущал ничего, кроме шума в ушах, которого я прежде не отмечал. Я прислонился к поросшему травой бугру и принялся ждать.

Что-то шевельнулось в живой изгороди — наверное, кролик — и шум в ушах усилился. Потом в карьере у меня за спиной загрохотала, сорвавшись вниз, какая-то ржавая железяка. Шум нарастал, заполняя все пространство — казалось, мир вокруг меня охвачен странным общим гулом, и я понял, что это не просто шум в ушах: грохот доносился со стороны окна в старинном зале, на которое с ревом обрушивался бушевавший снаружи ветер. С хмурого неба вовсю лил косой дождь, барабаня по промасленному пергаменту; подойдя к окну и выглянув наружу, я увидел, что вода внизу, в морском рукаве, поднялась и бурлит — с приливом сюда устремились частые волны с белыми гребешками. Редкие деревья на противоположных склонах дружно, как по команде, сгибались под порывами ветра, который в ярости срывал и кружил осенние листья; на север улетала стая скворцов — промелькнули бесформенным облаком и с криком исчезли вдали… Я был не один. Рядом стоял Роджер: он, как и я, вглядывался в бухту, и вид у него был обеспокоенный. Когда под очередным порывом ветра окно задрожало, он закрепил его поплотнее и, покачав головой, прошептал:

— Упаси его Бог плыть сюда в такой шторм!

Оглядевшись, я увидел, что зал разгорожен надвое занавесом, из-за которого доносились голоса. Роджер пересек зал и отдернул занавес, я шел за ним следом. На какое-то мгновенье мне почудилось, что время сыграло со мной очередную шутку, снова возвращая к той сцене, свидетелем которой я уже был однажды: на соломенной постели возле стены, лежал какой-то человек, в ногах у него на стуле сидела Джоанна Шампернун, а брат Жан устроился у изголовья. Однако подойдя ближе, я увидел, что больной — не муж Джоанны Генри Шампернун, а его тезка, Генри Бодруган, старший сын Отто и, следовательно, ее родной племянник. В стороне, прикрывая рот платком, стоял сэр Джон Карминоу. Юноша, у которого явно был сильный жар, все время порывался встать, бредил и звал отца, монах же вытирал ему пот со лба и пытался уложить обратно на подушку.

— Здесь его оставлять нельзя. Все слуги в Трилауне, и тут некому за ним ухаживать, — сказала Джоанна. — А если попытаться перевезти его туда, то в такое ненастье мы и к ночи не доберемся до места. Другое дело, если бы мы взяли его с собой в Бокенод, тогда уже через час он был бы в надежных руках.

— Я не могу пойти на такой риск, — сказал сэр Джон. — Что если монах прав и у него оспа? А в моей семье никто оспой не болел. Ничего не поделаешь, придется оставить его здесь на попечение Роджера.

Он метнул испуганный взгляд на управляющего, по-прежнему не отнимая платка от лица, и я подумал, каким жалким он должен был казаться в эту минуту Джоанне. И куда только подевался тот вызывающе-самоуверенный вид, который запомнился мне на приеме в честь епископа. Он раздобрел, поседел. В ответ на его слова Роджер, как всегда исполненный почтения к хозяевам, склонил голову, но в его опущенных глазах я успел заметить презрительный огонек.

— Я готов сделать все, что велит госпожа, — сказал он. — В детстве я переболел оспой, от нее умер мой отец. Но племянник моей госпожи молод и крепок, он выздоровеет. И кто может с уверенностью утверждать, что это оспа? Многие недомогания начинаются так же. Может статься, он будет здоров уже через сутки.

Джоанна поднялась со стула и подошла к постели. Она еще носила вдовий головной убор, и мне вспомнилась выписка, сделанная студентом из реестра Судебного архива и датированная 1331 годом: «Разрешение, выданное Джоанне, последней жене Генри де Шампернуна, выходить замуж, по своему желанию за любого верноподданного короля». Если ее избранником оставался по-прежнему сэр Джон, то брак все еще не был заключен.