Эмилия Остен - Грешники и святые Страница 51

Так я попал в Пин-прэ-дю-Рюиссо.

Не помню, как туда дошел. Помню размытую дорогу, укрытые мхом камни, огоньки вдалеке, лай собак. Я постучался в дом рядом с церковью, мне открыл человек средних лет, в сутане, кажется, я упал ему на руки.

Придя в себя через несколько дней, я обнаружил, что оказался в доме местного священника; отец Реми де Шато — так его и звали. Узнав, что меня тоже зовут Реми, он сильно обрадовался, сказал, что это знак Господень.

— Скорее, предупреждение, — мрачно заметил я. — Меня, наверное, ищут и могут найти. Тогда вам не поздоровится.

— Это почему же? — спросил он. — Не бойся рассказать, сын мой, тайну исповеди я не нарушаю.

До сих пор помню эту комнату в его доме в тот день — облака спустились ниже деревни, в окна било солнце, и в морщинах отца де Шато, как в ущельях, лежали резкие тени. Он перебирал свои любимые янтарные четки и смотрел на меня поднебесным взглядом.

Таиться было поздно, да и бессмысленно. Я все ему рассказал.

— Вот что, сын мой, — сказал отец де Шато, когда я выдохся и завершил рассказ, — оставайся пока здесь. Здесь ты придешь в себя, вылечишься, окрепнешь, не бойся, никто тебя не узнает. Скажем всем, что ты мой племянник. Я же тем временем напишу моему другу, епископу Ле Бра, в Экс-ан-Прованс, пусть выяснит, что сталось с твоим отцом.

— Зачем вам мне помогать? — спросил я. — Это же опасно.

— Но я ведь слуга Господень, — сказал он весьма удивленно, — как же иначе?

И в тот миг отец де Шато научил меня добру.

Он принял постриг в юности, сам говорил, что всегда чувствовал склонность к служению Господу. В деревне его обожали, почитали, как святого, а он никого не выделял, равно любил всех. Он был из тех священников, которых принято называть добрыми пастырями; таким и должен становиться тот, кто решил всю свою жизнь пожертвовать Господу. До тех пор лишь в глазах аббата Лебеля я видал отблеск того вышнего света.

Я остался у отца де Шато; после сухого запаха каменоломен, после привычной вони немытых тел — от приносимых мистралем ароматов равнин кружилась голова. Я в кои-то веки был свободен, волен делать все, что заблагорассудится. Многолетняя усталость ушла, оставив заработанную на каторге силу, я вскапывал огород, таскал бревна, рубил дрова, помогал сельчанам строить дома и собирать урожаи. Я стал одним из них, таким же свободным, спокойным и работящим, как они. Многие годы я не видел своего отражения, и, когда отец де Шато дал мне зеркальце, чтобы я взглянул, — я себя не узнал.

Значит, и виконт не должен.

Отец де Шато исполнил обещание: написал своему закадычному другу, епископу Ле Бра. Ответ пришел через пару месяцев, потребовавшихся, чтобы выяснить подробности. Так я узнал, что мой отец умер через три года после моего ареста, наши земли отошли короне. Виконт де Мальмер по-прежнему жив. Его сестра, Шарлотта де Тавернье, приняла постриг в том монастыре, где получала образование, и случилось это в год, когда я так желал жениться на ней.

Об отце я недолго горевал: слишком давно его не видел. Поступок Шарлотты вызвал у меня некоторое недоумение, сделала ли она это ради нашей с ней любви или под давлением брата, до сих пор не знаю. Моей главной целью оставался виконт. Епископ узнал по своим церковным связям о неких подозрительных деяниях Мальмера, и это должно было мне помочь.

Однако, когда я собрался уезжать, отец де Шато остановил меня.

— Не спеши, — сказал он мне своим неторопливым голосом, — останься.

— Я хочу ему отомстить, — сказал я.

— Вот и подумай, как хочешь это сделать, а не кидайся опрометью. Если на то Господня воля, виконт никуда от тебя не уйдет.

— А вы не возражаете против моей мести. Почему? Ведь это против Бога.

— Понимаешь, сын мой, — сказал отец де Шато, ни на минуту не меняя своего благожелательного тона, — мир несправедлив, так как людям чужда сама мысль о том, что можно прийти к единому мнению по какому-либо вопросу. Как же они могут согласиться про общую справедливость? Но остается воля Бога, остается Его суд, и Его рука направляет зачастую тех, кто вершит правое дело во имя высшей справедливости. Ты выжил там, где выживают немногие, ты не ожесточился душой и не потерял веру — Господь позаботится о тебе. Ты не готов пока ехать в Париж. Когда появишься там, никто не должен тебя узнать, но ты должен быть вхож в общество. Мы придумаем, как это сделать.

И я остался жить у него. Может быть, он надеялся, что я передумаю, хотя говорили мы с ним об этом редко, но я оставался при своем.

Пару раз мы ездили в Экс-ан-Прованс, где я познакомился с епископом Ле Бра. Этому упитанному веселому человеку я по настоянию отца де Шато тоже рассказал свою историю. Епископ не осудил меня, хоть и велел молиться побольше. Иногда они с отцом де Шато казались мне старыми заговорщиками, шутами, прикинувшимися священниками; когда я обмолвился об этом отцу Реми, тот расхохотался.

— Да ведь мы и дружим с детства, в одной семинарии учились, в один день были рукоположены, только он взлетел выше, чем я, но я не жалуюсь. Мне нравится Пин-прэ-дю-Рюиссо, прелесть сельской жизни, природа. Ему больше по нраву большие города и уважение местного дворянства. Ну, да и что с того?

И прошла еще одна осень, и еще одна зима; дни плыли мимо меня, неторопливые, словно форель в ручье. Я словно застыл в их мирном мерцании, чувствовал себя счастливым, пожалуй, так счастлив я не был еще никогда. Месть словно подернулась дымкой, но я знал, что все чувства проснутся, когда придет время. Мы думали о том, что епископ Ле Бра меня порекомендует кому-то, только следует купить приличное платье и вернуть говору светский лоск. Священники выправили мне какие-то бумаги, присвоив фамилию, которую я никак не могу запомнить, — чтобы ни у кого больше не возникло вопросов ко мне.

Отец де Шато погиб этим летом, поскользнувшись на камнях над дальним водопадом и упав с большой высоты. Мы нашли его на следующий день, раскинувшего руки на валунах, лежащего в россыпи мелких белых цветов, улыбающегося. Так и похоронили, только руки сложили на груди. В тот день я заплакал впервые за долгое время.

Затем я перебрал его бумаги, оказалось, он завещал мне небольшое наследство, его можно было получить в Экс-ан-Провансе у нотариуса; вот зачем были поддельные бумаги, смекнул я. Я собрал вещи отца де Шато, его одежду, взял его лошадь, попрощался с сельчанами, которых знал по именам всех; они проводили меня с грустью. И я отправился к епископу Ле Бра.

Тот тяжело принял весть о смерти друга, долго сидел, плакал; трясся от беззвучного горя большой живот. Епископ пригласил меня оставаться, сколько захочу. Я сказал, что при первой возможности отправлюсь в Париж. Время пришло.