Лора Бекитт - Цветок на камне Страница 52

Следуя желанию и планам Асмик, они присоединились к хуррамитам, в рядах которых, случалось, сражались и женщины. У Асмик не было силы удара, но была сила ненависти, безжалостная жажда крови и мести.

Лучше б она горько плакала, испуганно прижималась к нему по ночам, чем слепо бросалась в бой! Однако Камран не мог ничего изменить. Ему оставалось принимать судьбу как неизбежность, как волю Бога.

По ночам Камран охранял шатер Асмик; он спал, как зверь, прислушиваясь к малейшим шорохам, а днем не мог налюбоваться игрой ее лица, вглядывался в оттенок кожи, блеск волос и выражение глаз. Она была его звездой и его жизнью.

Камран часто думал о своем единственном сыне, сыне, которого ему не суждено было увидеть, и втайне мечтал о том, чтобы Асмик забеременела. Однажды он сказал ей об этом, и она гневно ответила:

— Неужели ты думаешь, что этот ребенок заменит мне…

— Я так не думаю, — мягко перебил Камран, — но этот малыш мог бы стать спасением и счастьем для нас обоих.

Молодая женщина промолчала, и ему ничего не оставалось, как ждать.

Камран предал свой народ и не сумел по-настоящему слиться с теми, среди кого отныне воевал и жил. Ему долго пришлось доказывать хуррамитам свою преданность. Он был искусным воином, и от него было немало пользы, но многие до сих пор считали, что мусульманину нельзя доверять.

Что касается арабов… Однажды пленный мусульманин с ненавистью бросил Камрану:

— Ты — презренный предатель, шакал, раб женщины! Ты будешь гореть в аду!

Камран знал, что это правда. Больше он никогда не сможет жить среди единоверцев. И едва ли ему стоит обращаться с просьбами к Богу и рассчитывать на его милосердие.

Асмик тоже не стремилась вернуться туда, где провела восемь лет. Однажды ночью они с Камраном тайком пробрались в Луйс, чтобы женщина могла навестить могилы своей матери и служанки Хуриг, но после не приближались к селению.

Старшим в отряде был мужчина лет сорока пяти по имени Асет. И он, и его семья наотрез отказались принять ислам и продолжали поклоняться огню[10]. Трое сыновей погибли от рук арабов, жена и дочь покончили с собой, дабы избежать бесчестья.

Асет относился к Асмик почти как к дочери и только ради нее терпел присутствие Камрана. Он наверняка догадывался о том, что здесь замешана любовная история, и не пытался понять молодую женщину, как не стремился ее осуждать. Только судьба и глубокое горе могли заставить ее делать то, что она делала, и пока этот странный араб с вечно обнаженным клинком и горящими глазами будет находиться рядом с ней, останется меньше шансов на то, что ее убьют.

Почти все, что воинам Асета удавалось отнять у арабов, они возвращали крестьянам, сами довольствовались малым. Их было не так уж много, около тридцати человек, но каждый из них был не единожды проверен в деле, а в укромных горных уголках, на крутых тропинках даже тридцать человек могли стать серьезным препятствием для целой армии.

Минувшей осенью до них дошли слухи о том, что арабы рыскают по селениям, жители которых оказывают помощь повстанцам. Они приказывали выдать тех, кто это делал, а если жители горного края не подчинялись, изгоняли их с места обитания и жгли дома.

Зима принесла относительное затишье, но было страшно подумать, что начнется сейчас, с наступлением весны.

Когда Асмик проснулась, мужчины начали потихоньку сворачивать лагерь и готовиться к долгому переходу поближе к берегам реки Зайенде-Руд.

У них с Камраном было немного времени для того, чтобы побыть наедине, и они быстро пошли по тропинке в сторону от лагеря.

Заснеженные хребты сменили свой цвет с белого на розовый, потом на янтарный. Солнце разогнало утренний туман, и его свет золотым потоком лился на склоны гор.

Казалось, на многие расстояния — только безлюдье, покой и тишина.

— Сложно представить, что где-то идет война. Иногда мне нелегко бывает понять, почему, вместо того чтобы бежать от нее, мы продолжаем ее искать, — не выдержав, заметил Камран и получил ответ:

— Ты знаешь почему. Я никогда не смогу смириться с прошлым, не смогу его забыть, а потому должна что-то делать. Мне странно слышать твои слова. Разве воин должен бежать от войны?

«Прошлое — прибежище отчаявшихся, — подумал Камран. — Нельзя бесконечно оглядываться назад, надо смотреть вперед». Подумал, но промолчал. Мог ли он, имел ли право сказать такое матери, потерявшей детей?

— Я говорю о тебе, Жасмин. Это — не твое. Ты осталась жить, значит, должна жить. Только не так, а по-другому.

Асмик повернулась к нему:

— У меня плохо получается то, что я делаю?

— Хорошо. Так хорошо, что иногда мне становится страшно.

Женщина остановилась и прошептала:

— Чего ты хочешь, Камран?

Он тяжело промолвил:

— Я не знаю. Однако я до сих пор верю в то, что в этом огромном мире есть место, где мы сможем быть счастливы. Мне бесконечно жаль, что путь туда заказан и мне, и тебе.

Асмик опустила голову. Это она лишила его всего, его, единственного человека, которого еще могла сделать счастливым.

Он ничего от нее не требовал, он любил ее нежно, печально, с каким-то безнадежным смирением. То была страстная, упрямая привязанность, он отдал себя ей всецело и навсегда.

Они дошли до укромного уголка. Здесь были не только камни, но и трава; солнце мягко освещало землю. На мгновение женщина прислонилась спиной к холодной каменной стене, а потом принялась раздеваться.

Перешагнула через ворох одежды, приблизилась к Камрану, сверкая белоснежным упругим телом, и положила прохладные ладони ему на грудь.

— Я здесь.

Камран не был уверен, что она здесь. Он не был уверен в этом с тех пор, как впервые увидел ее после долгой разлуки. Однако ему не хотелось об этом думать. Он обнял Асмик, и страсть пронзила его душу и тело. У них было мало времени, тогда как Камран мечтал о том, чтобы когда-нибудь выдалась целая ночь, безумная ночь, в течение которой он мог бы сжимать Асмик в объятиях, не думая ни о чем, ни о чем не жалея и ничего не боясь.

Он знал, что напрасно надеется, так же как был уверен в том, что Асмик ничего не чувствует. То была жалкая подачка, простая уступка его желанию.

— Тебе никогда не казалось, что судьба подарила нам новую встречу не в награду, а в наказание? — неожиданно прошептала женщина.

— Нет, — ответил мужчина, нежно гладя ее волосы. — Я давно хотел спросить: неужели ты до сих пор считаешь, будто все, что случилось между нами до нашей разлуки, было ошибкой?

— Если бы я так думала, я не была бы с тобой.

Они пошли обратно. Хотя Камран только что обладал этой женщиной, он не испытывал удовлетворения. Он нуждался в другом. Чтобы она была не воинственной и беспощадной, а безмятежной и кроткой, чтобы она держала в руках не саблю, а ребенка. Он понимал, что все, чем она сейчас живет, навеяно горем, внушено чувством вины, вызвано отчаянием. И ему опять-таки оставалось только ждать, ждать, пока она вновь будет готова впустить в свое сердце любовь.