Алина Знаменская - Рябиновый мед. Августина Страница 53

— Что ж… не смею задерживать… пока. Но к нашему разговору мы еще вернемся, фрейлейн Августина.

С пылающим лицом Ася покинула кабинет. В гостиной сидел Лев. Она никогда его таким не видела — он сидел, безвольно опустив голову и обхватив ее обеими руками.

— Она не вынесет… — сказал он непонятную фразу.

— Вы нашли Лизу?

Он ответил не сразу. Медленно поднял голову и взглянул на нее, будто с трудом узнавая.

— Да… то есть нашел не я, но все равно…

— Где она?

— В библиотеке.

— Слава Богу. Но я была в библиотеке! Она пряталась от меня?

— Нет… она не пряталась.

Лицо архитектора менялось. Оно то искажалось, как от зубной боли, то вдруг становилось злым. Ася смотрела на него и понимала, что думает не о проказах Лизы, даже не о чудовищной ситуации с Ириной Николаевной. Она думает, как он прекрасен. И как он далек от нее, хотя стоит в двух шагах. И о том, что…

— Я поднимусь и поговорю с ней.

— Вы не сможете с ней поговорить.

И тогда она испугалась. Поняла — произошло страшное.

— Мне необходимо поговорить с Лизой!

— Лиза умерла.

— Нет!

Ася отступила на шаг. Она натолкнулась на столик для игры в покер. Со столика упал фужер и покатился по ковру.

Она побежала. Ее нога догнала злосчастный фужер, толкнула его на мрамор пола, фужер докатился до ступенек и, рассыпаясь, со звоном полетел вниз.

Лиза лежала в библиотеке на полу у самого окна. Возле нее на коленях стоял полковник, вмиг ставший старым и немощным. Рядом суетился доктор со своим саквояжем. Горничная сновала туда-сюда, перенося стулья с прохода к стеллажам.

Ася опустилась на пол и взяла в руки холодную ладонь Лизы.

— Ничего нельзя было сделать, — повторял доктор, наверное, в сотый раз, теперь для Аси. — Когда ее нашли, было уже поздно. Вероятно, приступ повторился сразу же после отъезда Ирины Николаевны… Такое потрясение для ребенка! Лизе совершенно нельзя было волноваться, когда болезнь обостряется. А тут сразу столько… И никого не оказалось поблизости…

…К вечеру в замок внесли гроб. Его установили внизу, в холле. Зеркала, коих здесь было множество, завесили черной материей. В холле стояла мрачная атмосфера с оттенком таинственности, который придавали мерцающие в бронзовых подсвечниках огни.

Обряжать покойницу Асе помогала кухарка Матрена — баба сноровистая и суровая. Вдвоем они обмыли девочку, надели на нее белое с розовым нарядное платье.

— Что ж Танька-то не захотела Лизоньку собирать? — поинтересовалась кухарка, разглаживая нежные оборки своей грубой широкой ладонью.

— Хотела. Только я отказалась, — призналась Ася. — Уж больно Лиза не любила горничную. Не знаю, за что, но…

— За что! Известное дело за что! За бесстыдство ейное и не любила. Как любить-то, ежели она, Танька-то, с хозяином кувыркается!

— Что ты такое говоришь, Матрена?

— Что вижу, то и говорю. Вижу, как она по утрам в лес-то бегает. Там и избушка для этого дела имеется.

— Ты думаешь, Лиза знала?

Матрена кивнула. А потом, оглянувшись, добавила:

— И в полицию на хозяйку она, змеюка, донесла. Больше некому.

— Татьяна? Да зачем?

— Как зачем? Спит и видит в замке хозяйкой стать!

Ася только головой покачала. К пересудам она всегда относилась с недоверием и потому разговор не поддержала. Кухарка ушла.

Замок погрузился в молчание.

Ася сидела рядом с гробом, куда уложили девочку, и смотрела в окно. Сумерки стремительно густели, делая силуэты в ночи чернильными.

Длинные высокие окна, выходящие в сумрак, ловили пугливый трепет свечей. Пламя их, подобно пойманным в сеть мотылькам, билось во тьме, дрожало, делая холл замка обозреваемым для мрачных теней, которые, казалось, так и теснятся снаружи.

«Хоть бы кто-нибудь пришел, — молила Ася, леденея от ужаса. — Хоть бы кто-нибудь!»

Скрипнув, отворилась высокая дверь.

— Лев!

Она вскочила и сделала несколько шагов навстречу. Он нес цветы. Их было так много, что они едва помещались в руках.

— Давайте я помогу вам…

Она подхватила цветы с другой стороны, и они оказались лицом к лицу, очень близко.

— Как жаль… — сказал он.

И она поняла его. Как жаль, что это именно сейчас… Когда такая ночь и цветы, и эта смерть, которая всегда неуместна, но смерть ребенка… Как жаль!

Они вместе пошли в кухню за вазами, вместе расставляли цветы, которые Лев принес из оранжереи. И когда их руки случайно соприкасались, они улыбались друг другу немного грустно. Как жаль…

Они сидели неподалеку от гроба на диванчике и молчали. Ася прислушивалась к себе и удивлялась — как же легко ужас и отчаяние тают для нее рядом с этим человеком. А слезы, подступающие к глазам и сжимающие горло, — это не слезы горя, а слезы любви, которая не находит иного выхода, разве что вырваться наружу таким вот странным образом. И больно, и сладко, и мучительно, и безнадежно…

«Какая я эгоистка! — думала Ася обреченно. — Умерла Лиза, а я думаю о том, что все кончено для меня в этом доме. Что я теперь должна уехать, и со Львом тоже все кончено, не начавшись. И чудовищность предстоящей разлуки меня пугает больше, чем смерть девочки. И собственная участь заботит больше, чем участь других. Я ужасная, ужасная…»

Слеза побежала, скатилась с подбородка, упала на подол платья, за ней другая… Асина рука нервно теребила обивку дивана. Лев накрыл ее ладонь своей, и… все вокруг для нее закружилось в медленном танце. Сила и нежность его пальцев. И больше ничего — ни черных зеркал, ни белых цветов, ни злобной карги, скалящей зубы в темноте за окном.

Смерти нет. Есть только любовь, любовь, любовь… Только бы он не убрал руку. Только бы держал вот так же…

— Августина, вы дрожите. Вам холодно? Я принесу плед.

— Нет! Только не уходите, прошу вас!

— Хорошо, хорошо. Только не надо так дрожать. Давайте вашу вторую руку.

Кроме их голосов, в замке не осталось звуков.

— Давайте будем разговаривать, Августина. Спросите меня о чем-нибудь.

— Почему вы приехали в Бужениново?

— Сам не знаю.

— Зато я знаю. Вы любите Ирину Николаевну.

— Вы очень проницательны.

— Это потому, что я люблю, вас.

— Вы прекрасны, Августина. И я рад, что вновь познакомился с вами. Но вам лучше выбросить меня из головы. Я вас недостоин, — сказал он устало. И несмотря на то что слова его были безрадостны для нее, его пальцы, сплетающиеся с ее пальцами, доставляли ей неизъяснимое наслаждение. И говорили совсем другое. — Для вас любовь имеет несколько иной смысл, чем для меня, для Ирины Николаевны, — сказал он и повторил: — Как жаль…