Евгения Марлитт - В доме Шиллинга (дореволюционная орфография) Страница 54

– Я нахожу только страннымъ, что ты думаешь о новыхъ костюмахъ для упражненій, которыя тебѣ строго запрещены докторами… Феликсъ всегда боялся этого и удерживалъ тебя отъ танцевъ.

– Да, изъ ревности. Онъ не могъ вьносить, этотъ добрый Феликсъ, чтобы чьи нибудь глаза кромѣ его любовались моимъ талантомъ, нѣкоторые люди поступаютъ такъ же изъ зависти. А мудрые Соломоны, наши доктора, эти низкіе льстецы замѣтили это и, конечно, тотчасъ же стали на сторону главной силы въ домѣ. Принявъ все это за серьезное, я испугалась, когда они, таинственно пожимая плечами, сообщили мне, что мое здоровье ненадежно. Хитрецы!

Съ невыразимымъ комизмомъ и граціей сдѣлала она пальцами длинный носъ и снова завертѣлась на кончикахъ пальцевъ, а ея дочка съ крикомъ восторга потянулась къ желтой атласной юбочкѣ, развѣвавшейся надъ цѣлымъ облакомъ газа.

Мерседесъ вспыхнула. Она молча взяла Паулу за руку, чтобы увести ее изъ комнаты, но Люсиль заступила ей дорогу.

– О нѣтъ, Паула останется у меня, у своей мамы, которой она принадлежитъ, – сказала она твердо. – Іозе ты можешь взять. Я люблю и его, очень люблю, но я не имѣю надъ нимъ никакой власти. Судьба бываетъ иногда совсѣмъ слѣпа: вѣдь это безуміе предоставить мнѣ, такому молодому неопытному существу, воспитаніе своевольнаго мальчишки! Но мою милую дѣвочку, мою маленькую Паулу я удержу при себѣ и мы будемъ съ нею вмѣстѣ, какъ нѣкогда мама и я… такъ ты это и знай…

– Феликсъ въ своемъ завѣщаніи поручилъ попеченію донны Вальмазеды обоихъ дѣтей, – прервалъ ее баронъ Шиллингъ съ особымъ удареніемъ.

Люсиль быстро повернулась къ нему и смѣрила его насмѣшливымъ взглядомъ.

– И ты, Брутъ! – воскликнула она патетически. – Но я должна была это знать! Тамъ также всѣ подчинялись ей, какъ оракулу, всѣ мужчины, ея отецъ, Феликсъ, бѣдный Вальмазеда… Эти демоническія женщины съ мрачнымъ видомъ страстно любятъ господствовать и повелѣвать и очень скупы на нaграды… въ этомъ все искусство! Очень холодной невѣстой была донна Вальмазеда!…

– Замолчи! – прервала Мерседесъ съ пылающимъ взоромъ ея злобное предательство.

– Боже мой, я и такъ молчу! – отступила маленькая женщина съ забавнымъ жестомъ страха. – Но баронъ Шиллингъ мой другъ, мой добрый старый другъ изъ блаженнаго времени, когда я жила еще въ Берлинѣ, и я не могу допустить, чтобы онъ попалъ въ сѣти; я рѣшительно не допущу этого! Ему и безъ того тяжело живется, несчастному человѣку…

– Несчастному? – прервалъ онъ ее съ гнѣвнымъ изумленіемъ. – Кто же вамъ сказалъ, что я чувствую себя несчастнымъ?

– Боже мой, я такъ думаю – или ваша жена похорошѣла и сдѣлалась любезнѣе? – вскричала она, теперь дѣйствительно изумленная съ широко раскрытыми глазами, которые она тотчасъ же опустила, испугавшись гнѣвнаго выраженія его лица, вызваннаго ея безтактнымъ болтливымъ языкомъ.

Его взоръ, какъ молнія, скользнулъ по лицу женщины, которая нѣсколько часовъ тому назадъ произнесла съ такимъ дерзкимъ уничтожающимъ выраженіемъ: „этотъ человѣкъ продалъ себя“… Онъ уловилъ въ выразительныхъ чертахъ очевидное недоумѣніе и вмѣстѣ съ тѣмъ холодную насмѣшливую улыбку.

– Я вамъ очень обязанъ, фрау Люціанъ, вы само милосердіе, – сказалъ онъ насмѣшливо, совершенно игнорируя ея нескромные вопросы. – Но вы можете успокоиться, – увѣряю васъ, что я ничего не желалъ бы измѣнить въ своей судьбѣ.

Онъ взялся за ручку двери, и Іозе, все время прижимавшійся къ нему, даже прятавшійся за нимъ, подошелъ къ самой двери, чтобы убѣжать, какъ только ее откроютъ, – казалось, почва горѣла у него подъ ногами.

– Мы пришли показать вамъ здравымъ и невредимымъ этого маленькаго бѣглеца, – сказалъ рѣзко, показывая на мальчика, баронъ Шиллингъ, все еще съ мрачнымъ лицомъ.

– Ахъ, да, – сказала Люсиль, – его одно время не могли нигдѣ найти? Его искали и у меня, – Роберта ты, кажется, прогнала отъ дверей, Минна?

Она пожала плечами.

– Я и думать перестала объ этомъ, – развѣ такой большой мальчикъ можетъ потеряться, какъ булавка. – Она подошла къ нему и ласково положила руку на голову ребенка.

– Гдѣ ты пропадалъ, мальчуганъ?

Мальчикъ, все еще стоявшій къ ней спиной, оттолкнулъ ея руку въ сильномъ волненіи.

– Нѣтъ, мама, нѣтъ, – кричалъ онъ, не поворачивая къ ней лица – онъ такъ крѣпко прижался лбомъ къ двери, точно хотѣлъ проломить ее, – надѣнь свой капотъ! Я не могу тебя видѣть. Ты вовсе не моя мама, нѣтъ!

– Глупый мальчишка, – разсердилась она и схватила его за плечо, чтобы насильно повернуть къ себѣ, но у мальчика обнаружилось сильное нервное потрясеніе, – всегда кроткій и послушный, онъ теперь уперся и разразился такими конвульсивными рыданіями, что его испуганная маленькая сестренка начала изъ всѣхъ силъ вторить ему.

– Отецъ Небесный! такъ можно съ ума сойти! – вскричала Люсиль и, зажимая обѣими руками уши, убѣжала въ сосѣднюю комнату, дверь которой съ шумомъ захлопнула за собой, между тѣмъ какъ баронъ Шиллингъ молча вынесъ мальчика изъ комнаты, а Мерседесъ вмѣстѣ съ горничной старалась успокоить Паулу.

– Какъ мнѣ опротивѣла вся эта компанія – силъ нѣтъ глядѣть, – говорилъ камердинеръ Робертъ, бросивъ презрительный взглядъ на барона Шиллингъ, который съ мальчикомъ на рукахъ прошелъ мимо него въ дѣтскую.

Онъ стоялъ съ садовникомъ въ открытыхъ дверяхъ, ведущихъ изъ сѣней въ большой садъ, къ нимъ подошла и мадемуазель Биркнеръ, только что поднявшаяся изъ подвала съ печеньемъ къ чаю, которое она хотѣла передать Деборѣ.

– Мы благодарили Бога, что барышня вздумала отдать Минку въ чужія руки, – прододжалъ Робертъ, – а теперь я далъ бы десять талеровъ, чтобы она была опять здѣсь и все было бы по старому!… Дашь бывало черной канальѣ хорошій толчекъ, она и затихнетъ на время… А теперь?… Зло беретъ смотрѣть на наши порядки! Куда ни ступишь, вездѣ валяются на дорогѣ игрушки, слѣдовало бы всю эту дрянь выкинуть вонъ заразъ; а отъ этой бестіи собаки нужно вѣчно бѣгать – я зналъ бы чего нужно ей положить въ чашку съ говядиной!… А избалованные негодяи наполняютъ шумомъ и суетой весь домъ. To надо бѣжать съ баграми обшаривать прудъ, отыскивая тамъ мальчишку, то спѣшить къ дѣвченкѣ, разбившей себѣ носъ, a сейчасъ они оба такъ орали, что у меня волосы стали дыбомъ. И за все это никогда не дождешься ни взгляда, ни благодарности отъ высокомѣрной барыни, которая не можетъ даже заплатить за свою ѣду… Барину это стоитъ страшныхъ денегъ, а онъ такъ счастливъ, какъ никогда не бывалъ въ жизни. Пусть только пріѣдетъ барыня, – она не выноситъ дѣтей и всегда сердится, когда они попадаются ей на дорогѣ.

– Да, потому, что ей самой Богъ не далъ дѣтей, – промолвила мадемуазель Биркнеръ, поправляя и укладывая печенье на тарелкѣ, которую держала въ рукѣ.