Ольга Эрлер - Александр Македонский и Таис. Верность прекрасной гетеры Страница 56

Какое чудо, что судьба одарила его счастьем знать и любить ее и быть любимым ею! И она — чудо, неизвестно откуда взявшееся на этой земле. Кто она? Не зря и Менандр ломал себе голову над этим. Почему она совершенна, безупречна? Он лег к ней, и она в полусне стала целовать его. Как замечательно засыпать в любви и просыпаться в любви, заканчивать и начинать свой день любовью. Только бы боги не позавидовали и не разрушили их неземного счастья. За все ведь, говорят, надо платить, все требует своего трибута. Пусть нам покровительствует судьба!

— По-жа-луй-ста…

На закате следующего дня они сидели с избранными друзьями у моря на их излюбленном месте и наслаждались последними спокойными днями перед походом в неизвестность. Таис отказалась от еды, ушла от всех и сидела одна у самой кромки моря. Александр ревновал ее к морю. «О чем она думает?»

— Таис, уйди с солнца, — позвал он, но она только кивнула, не оборачиваясь. «Что я несу? Какое солнце?» — с досадой подумал Александр, взглянув на длинные тени на песке.

Геро победоносно рассмеялась, она обыграла всех мужчин в кости.

— Что-то тут нечисто, — возмутился Неарх, — шесть «Афродит» (лучший бросок) подряд! Что-то я не припомню, чтоб такое кому-то удавалось.

Геро только выразительно подняла бровь, не опускаясь до комментариев.

— Мне один раз выпало пять «собак». Это мой печальный рекорд, — признался Птолемей.

— Еще одна игра, моя красавица, другими астрагалами! — Неарх не мог успокоить задетое самолюбие.

Птолемей и Гефестион лениво обсуждали достоинства иранского потника по сравнению со спартанским. Сытый Кратер был доволен всем в жизни, кроме нагревшегося вина, о чем громко оповестил всех. Леонид не принимал участия в игре «все против Геро», лишь наблюдал за игровыми страстями. Он думал о том, что при Таис Александр становится другим со всеми, и отношение окружающих к нему тоже невольно меняется. Несмотря на дружелюбие и демократический тон Александра, между ним и его друзьями-гетайрами не было и не могло быть равенства даже вне службы. Царь для всех оставался царем-повелителем всегда, в том числе в непринужденной обстановке свободного времени. Но стоило появиться Таис, происходило маленькое чудо: барьеры в сознании разрушались, и всем хотелось быть просто друзьями, без оглядки на чины и положение, а Александр воспринимался — как бы это сказать? — как старший брат, самый важный, уважаемый, но не противостоящий остальным.

Александр же хотел видеть Таис близко и слышать ее голос. Он сам не замечал, как мало отличается от капризного ребенка, требующего любимую игрушку. Он опять позвал ее:

— Почему не слушаешься с первого раза? Солнце тебе не на пользу. И не ела ничего целый день. Смотри, какая худая стала, вместо живота — яма.

— Я всегда такая была, — буркнула подошедшая Таис без особой игривости.

— Неправда, раньше была ладная-справная (Александр иногда вставлял ради шутки македонские словечки в свою речь), пухляшка.

— Я — пухляшка? Ты меня с кем-то спутал.

— Я на других женщин не смотрю и ни с кем тебя не путаю.

— Когда это? Гефестион, я раньше была толще?

— Да, в Эфесе, — подтвердил Гефестион. Они разыгрывали ее на пару. — Круглее, конечно, не как беременная на сносях, но в теле, — прибавил Гефестион.

Вдруг Таис вмиг побледнела как полотно.

— Не злись, мы шутим, — сказал Александр. — Но слушайся меня с первого раза и не возражай, ты подаешь дурной пример моим орлам. — Он перешел на ироничный тон. — Вообрази, они перестанут меня слушать. Я — им, а они мне: «Да пошел ты…» А? Как тебе такая картина?

— Ну не так уж глупы твои орлы. Они же не самоубийцы, — ответила Таис рассеянно Птолемей озабоченно взглянул на нее.

— Значит, не так уж глупы, но глуповаты? — продолжал Александр.

— Это я тут единственная глупая, что связалась с вами, — оборвала она неожиданно для всех.

Все оторопели. А Александр с изумлением воскликнул:

— Таинька?! Я тебя первый раз злой вижу!

— Дайте мне быть злой! — Она резко поднялась.

Птолемей попытался ее образумить: «Таис, ты что?»

— Я должна быть всегда хорошей! Всегда! И только хорошей… И ну вас всех! — воскликнула она почти со слезами в голосе. — Проживу одна. — Она обиженно отвернулась и быстро пошла прочь.

Это было странно, смешно и непонятно. «О-о!» — только и смог сказать Александр, и развел руками в знак того, что он ничего не понял, как и все остальные, и это было написано на их лицах. Геро вмешалась:

— Ну что ты, действительно, не в настроении человек.

— А что я такого сказал?! — произнес он эту типично мужскую фразу и посмотрел на нее глазами невиннейшего ребенка.

— Ну, иди следом, что сидишь, иди выясняй! — Геро даже подтолкнула его.

Александр пошел догонять Таис, а компания наблюдала развитие событий издалека. Таис выворачивалась и убегала от него, потом они сели на песок и разговаривали долго, пока не село солнце.

— …То-то ты нервная такая была вчера. Теперь все понятно стало, — Александр закрыл глаза, и по его лицу пробежала гримаса страдания, как при зубной боли.

Таис молчала, потрясенная своим открытием.

— Мне очень жаль, детка, мне так жаль…

Это был приговор. Хотя Таис знала, что он будет таким, понимала, что он не может быть другим, он ранил ее — как же быстро он это сказал!

— А я-то думал, солнце. А солнце — это я, идиот! Девочка моя родная, мне очень жаль… — Он сжал ее руку и смотрел на ее опущенные ресницы с жалким видом побитой собаки.

Таис с тяжелым вздохом наконец подняла глаза на Александра, сокрушенно качавшего головой: «Я так виноват, мало я тебе гадостей сделал…»

— Ты мне делал хорошо, — медленно проговорила Таис. — Я сейчас даже знаю, когда это произошло. На водопаде. Среди лилий. Я почувствовала тогда что-то… необыкновенное. Я почувствовала что-то и вот теперь знаю, что.

— Я ничего не почувствовал. Я голову теряю, когда я с тобой. Мозги последние отшибает.

— Александр, ничего не должно было произойти, и если произошло, это не твоя вина. Прекрати. — Она замолчала на время. — Сейчас я приду в себя… Но до чего глупо, до чего обидно… — Она заплакала. — Я так сильно тебя люблю, что зачинаю вопреки самой сильной отраве, которая только есть.

— Радость моя, ты знаешь, если бы я… Если бы я, — начал он снова, — имел другую жизнь, я бы жил с тобой тихо и счастливо где-нибудь на берегу моря, пас волов, ловил сетью рыбу, и день и ночь делал тебе детей — таких же прелестных, как ты… — Он горько усмехался и сжимал ее пальцы. — Но ведь мы с тобой и в этой жизни счастливы, не так?