Джейн Фэйзер - Коршун и горлица (Орел и голубка) Страница 57

Сарита покачала головой.

— Может быть, я что‑то не правильно поняла, — ответила она, — прямо они мне об этом не говорили… Кроме того, — добавила она уже более уверенным тоном, — за мной не надо ухаживать, как за больной. Единственное, чего мне не хватает — это их компании. Мы уже стали друзьями.

Абул ничего не сказал на это. Он прекрасно понимал, что Айке могла не понравиться эта дружба, и что она стала делать все возможное, для того, чтобы разрушить ее. Дружба женщин Альгамбры между собой могла угрожать ее власти и влиянию.

Ну да ничего, — подумал Абул, — теперь, когда он во дворце, нетрудно будет восстановить эту дружбу.

Только в его отсутствие могла Айка претворять в жизнь свои злые замыслы.

— Ты должна поговорить об этом с Кадигой, — сказал он, если это не прекратится и мы не установим причину этого, то тебе нужно будет посоветоваться с Мухамедом Алахмой. Он очень талантливый и искусный лекарь.

— Лекарь! Что за чепуха, Абул, — поднялась Сарита, — моя мама дала бы мне сильное слабительное, и я снова чувствовала бы себя отлично. Я попрошу у Кадиги что‑нибудь подобное.

Абул в задумчивости потер подбородок. Он мало что знал о подобных недомоганиях и считал, что женщины в них разбираются лучше.

— Тебе сейчас полегче? — спросил он.

— Совсем хорошо, — отозвалась Сарита с обычной своей живостью. — Давай пойдем вниз, если ты голоден так же сильно, как и я, то вероятно, можешь съесть и верблюда.

Абул последовал за ней. Внизу она погрузилась в ванну с теплой водой.

— Ну теперь ты можешь рассказать мне об обстоятельствах, которые не позволяют тебе родить мне ребенка. Мы не поссоримся, обещаю тебе. — Он, казалось, спрашивал просто из любопытства, но Сарита не сомневалась в том, что разговор этот может оказаться для него тяжелым и болезненным.

Вздохнув, она начала свои объяснения.

— Видишь ли, я не знаю, какое место здесь занимаю… и какое место будет занимать мой ребенок, Абул. Я знаю, что я одна из многих женщин и могу принять это… пока нахожусь здесь, — добавила она. — Что же касается меня, то я могу смириться с этим, но не могу допустить, чтобы мой ребенок занимал столь двусмысленное положение.

Родить тебе ребенка и видеть, как он растет в серале, не знача ровным счетом ничего в этом мире!

Это равно, что согласиться со своей принадлежностью к этому миру, согласиться со всеми ограничениями и правилами этого мира! А этого сделать я не могу. Я люблю тебя, но не принадлежу здешней жизни.

Почему же тогда ты столько времени проводишь в серале? — спросил он. — Тебя всегда можно найти там, с обитательницами гарема, но ведь ты не считаешь себя одной из них!

— Мне иногда так одиноко, — сказала Сарита, — а они — единственные, кто может составить мне компанию. Фадха учит меня говорить по‑арабски, — она села в ванне, обхватив колени руками. — Тебе не нравится, что я там бываю?

Абул покачал головой:

— Не нравится.

— А почему?

Он некоторое время молчал, не зная, как объяснить ей, что он чувствует какое‑то неудобство от общения ее с другими женами, а в особенности с Айкой.

— Потому что ты не являешься одной из них, — медленно произнес он. — Ты знаешь, что для меня не существует других женщин, Сарита. С тех пор, как появилась ты, я ни разу не прибегал к услугам кого‑либо из них.

— Да, я знаю это. Но если так будет и дальше, то что ты собираешься делать?

— А почему я должен что‑то делать? — он, казалось, был не на шутку удивлен.

— Но если ты не прибегаешь к их услугам, то зачем вообще они нужны? Пока они здесь, я не могу чувствовать тебя по‑настоящему верным мне, и потому не могу родить тебе ребенка, или согласиться остаться здесь на бесконечно долгий срок.

— Ты хочешь покинуть меня? — спросил он.

— Нет… конечно же, нет. Но я не знаю, что мне делать в будущем, — вздохнула Сарита, — не знаю, кто я и что я, и не вижу никакого смысла в будущем.

Но сама я могу находиться в этом положении, потому что люблю тебя, а вот ребенка родить тебе не могу, потому что ребенок — ведь это воплощение веры в будущее! Можешь ты понять меня, милый?

— Объяснение ее было чрезвычайно путаным, но таким был и предмет их разговора, а потому нельзя было выразиться яснее. Она вышла из ванны и вытерлась мохнатым полотенцем.

Абул вздохнул и начал раздеваться, собираясь погрузиться в быстро остывающую ванну. Он не понимал ровным счетом ничего. Единственное, что казалось для него значимым, была любовь связывающая их.

— Я думаю, что ты видишь препятствия там, где их нет, Сарита. Как ни смотри, сейчас у меня только одна жена, но я могу отослать других своих жен, потому что, если верну их семьям, то разразится гражданская война. — Он шагнул в ванну:

— Ты понимаешь, в каком я затруднительном положении?

Сарита кивнула:

— Да, понимаю, но ты должен понять и меня.

Мы можем только продолжать наши отношения и не требовать друг от друга большего.

Абул знал, что подобный компромисс не может его удовлетворить, но не чувствовал себя сейчас достаточно уверенным, чтобы говорить об этом.

Ведь он не мог предложить ей ничего, с чем бы она могла согласиться.

Сарита также прекрасно знала, что такой компромисс ее не удовлетворит, но знала и то, что не имеет права настаивать на решении, способном ее удовлетворить. В их жизнь было вовлечено слишком много людей, и целый мир, полный чуждыми ей обычаями и ритуалами, не мог измениться коренным образом по желанию одной‑единственной испанской женщины.

Глава 15

Нафисса торопливо шла по галерее, держа в руках туго скрученный пергамент. Посланник рода Мокарабов нашел ее в помещении для слуг. Там он объяснил ей, что она должна сделать, и теперь она несла тайное послание эмира Мокарабов к дочери, жене калифа Гранады. Она торопилась, не забывая при этом внимательно осматривать каждого встречного, но на самом деле Нафисса могла особенно не беспокоиться. У калифа до сих пор не было причин подозревать в интригах жену и тестя, и потому он не отдал распоряжения дворцовой шпионской сети следить за тайными связями жены с внешним миром.

Абул делал все, что было в его силах, чтобы ослабить влияние жены, оказываемое ею на сына, но за исключением этого влияния, не видел никаких причин для опасений. Он считал, что в серале царят мир и согласие во многом благодаря Айке, и не хотел вмешиваться во внутренние дела гарема. Если он когда и вмешивался в жизнь сераля, то делал это только тогда, когда этого требовало спокойное течение жизни в Альгамбре, или, как в случае удаления саритиных служанок, тогда, когда этого требовало удобство его и Сариты. А то, что видела и о чем догадывалась Сарита, она держала при себе, так как ее подозрения основывались на не вполне осознанном впечатлении.