Оливия Уэдсли - Миндаль цветет Страница 6

– Ушли цыгане?

– Да, то есть мать и спасенная нами сеньора Долорес Жуана ушли, а Педро, отец, еще тут.

– Ты не остался больше внизу после того, как те ушли?

– Нет.

Он нерешительно прошелся по комнате и подошел к окну, на фоне которого выделялась его большая, хорошо сложенная фигура с широкими плечами.

Весь он был как бы олицетворением силы, и вместе с тем Франческа чувствовала, как бесполезна была эта сила при данных обстоятельствах.

Она подумала, что, если бы Тони сейчас повернулся к ней и прямо сказал: «Послушай, родная, я хочу взять этого ребенка, это самая прекрасная малютка, какую я когда-либо видел, и мне хотелось бы устроить все это завтра же утром», – насколько ей было бы легче. Своей прямотой Тони снял бы с ее сердца эту ужасную тяжесть, которая росла с каждой минутой.

Но Тони молчал. Тогда наконец Франческа, подойдя к нему и взяв его под руку, сказала:

– Не говорили ли случайно Педро и Мария о том, чтобы нам удочерить их ребенка?

– О нет… как тебе сказать. Они немного поговорили, но ведь ты знаешь – это такой народ! Может быть, они и не думают совсем об этом. Ведь отдать ребенка чужим – это не такая простая вещь, которую можно обделать в пять минут.

– Да, я знаю. Но предположим, что они согласились бы, – почему бы нам не сделать этого?

Она почувствовала, как он вздрогнул, и, когда он заговорил, голос его дрожал:

– Слушай, Фай. Как ты, собственно, смотришь на это? На самом ли деле ты хочешь этого? Я не скрою, что малютка мне нравится. Я вытащил ее из воды, мы спасли ей жизнь – мне кажется, все это оказывает свое влияние, но я ни в коем случае не хочу сделать ничего такого, с чем ты не была бы вполне согласна. Это всецело зависит от тебя, и мы…

Он остановился, и наступило молчание.

– Я знаю, что ты спас ее, – сказала Франческа, – и если действительно эти люди хотят от нее отделаться, если ты действительно хочешь этого, если это действительно может доставить тебе счастье…

Голос ее задрожал. Она не могла продолжать. Усилие, которое она сделала для того, чтобы облегчить все это Тони, было свыше ее сил; она уже не владела собой.

Но Тони ничего не заметил. Он начал спокойно, всесторонне обсуждать вопрос, обнаруживая этим, что все давно уже было им обдумано.

Франческа слушала – как права была она, о, как ужасно права!

Она слушала и помогала Тони в обсуждении его плана. На дворе стало совсем тихо. Педро ушел, отель тихо погрузился в сон. Внезапно в тишине, разбуженная чем-то, отозвалась птичка; она замолкла на секунду, потом опять нежно защебетала.

Франческе показалось, точно из глубины далекой ночи, той, что была десять лет тому назад, до нее долетел шепот, в котором слышался призыв и который требовал у ее сердца ответа.

Она перестала слушать Тони; в ее памяти воскрес тот – другой вечер; в плюще около дома, куда они отправились после свадьбы, вдруг вспорхнула и запела птичка. Она ждала Тони и, услышав этот шорох, вздрогнула, и сердце ее начало усиленно биться; она подумала, что это Тони.

Она прислонилась к окну и стала всматриваться в плющ, а из сада к ней доносился какой-то тонкий аромат, и ей казалось, что это пахнет чудная, единственная в мире роза.

Кто-то потянул ее назад, и она очутилась в объятиях Тони; он стоял позади нее и ждал.

Они стояли у окна, рука в руке, любуясь красотой ночи – ночи, такой же, как сегодня, такой же удивительно прекрасной, бездонно темной. Но тогда Тони целовал, целовал без конца ее волосы, называя их «душистой короной», а она стояла, прислонившись к его плечу.

Десять лет назад…

Голос мужа долетел до нее сквозь эти воспоминания:

– Это зависит от тебя, ты должна решить.

Она схватила его руки.

– Тони, помнишь ты ту ночь, десять лет назад?

– Конечно, помню, – сказал он спокойно.

– Как все это было чудно, правда? И как грустно – как бы знакомые стали надо мной смеяться, если бы они знали, какая я сентиментальная, – да, как грустно, как трагично то, что все это прекрасное прошло так скоро и… позабылось.

– Оно не забыто, – сказал Тони, – только положение изменилось, мы как бы выросли. Ты знаешь, я не мастер выражать свои мысли, но мне кажется, что хотя действительно день свадьбы прекрасен, великолепен, но жить вместе день за днем, чувствуя красоту жизни и зная, что и другой испытывает то же, это не менее прекрасно, не менее удивительно. Столько дней я смотрю на тебя, горжусь тобой, радуюсь тебе, потому что ты моя жена, потому что ты любишь меня! Мне это кажется прекрасным.

– О Тони, – прошептала Франческа; она обняла его и прижалась головой к его плечу.

Он поцеловал ее волосы.

– Чем это они пахнут, Фай? Какие это духи?

– Я забыла, как они называются. О Тони, я люблю тебя.

Он глубоко вздохнул, нагнувшись над ее склоненной головой. Франческа подождала минуту, затем быстро продолжала:

– И, Тони… я думаю… мне кажется… я решила… мне бы хотелось, чтобы к десятой годовщине свадьбы мы сделали себе подарок – другую Долорес. Как тебе кажется, разве это не хорошая мысль?

Она постаралась улыбнуться; по ее голосу было слышно, как она волнуется. Тони крепко обнял ее.

– Фай, неужели? – И, не ожидая ее ответа, он быстро продолжал: – Значит, ты не против этого?

Она ждала этого вопроса и быстро ответила:

– Нет, дорогой мой!

Он выпустил ее из своих объятий. Теперь решение было принято, сомнений и колебаний больше не было; можно было сознаться.

– Я часто думал об этом прежде, – тихо сказал он, – но я боялся… я думал, что, может быть, ты будешь огорчена. Как мало мы знаем друг друга! А теперь все устроилось!

– Да, все устроилось, – ответила Франческа, как эхо.

Где-то вдали раздался бой часов, тихо и нежно неслись звуки в ночной тишине.

– Уж поздно, – пробормотал Тони.

– Тебе придется помочь мне раздеться, – сказала Франческа.

Жизнь снова потекла обычной колеей; жертва была принесена и осталась незамеченной.

Тони занялся расстегиванием белого с серебром платья, слегка ворча, когда крючки застревали. Окончив наконец свою работу, он испустил глубокий вздох облегчения.

– Теперь я займусь своим туалетом. Не задержусь – устал сегодня.

Он скрылся в свою комнату, и Франческа услыхала, как он плескался, умываясь, и причесывал свои волосы, а затем он вновь появился, вымытый и сонный.

– Не правда ли, какой длинный день? – спросил он. – Ведь не каждые пять минут и не в каждый свадебный юбилей усыновляют ребенка. Мне кажется, нам следует сделать этот день днем ее рождения, чтобы она праздновала вместе с нами. Хочешь спать, родная?

Может быть, Франческа ответила так тихо, что ему послышалась в ее голосе грусть; или, может быть, в глубине души он смутно почувствовал, что существуют на свете огорчения. Все, что сказала Фай, было, несомненно, вполне правильно, и все-таки, подумал Тони, какие странные, непонятные существа эти женщины. Впрочем, может быть, Фай вспомнила… милая, дорогая бедняжка!