Пьер Лоти - Рамунчо Страница 6

Вот из церкви выходит похоронная процессия и проходит мимо них, такая мрачная на фоне радостного светлого праздника; от этих капюшонов, чепцов и покрывал веет чем-то древним, средневековым, что еще живо в стране басков. А главное, от них веет смертью, так же как и от больших надгробных плит, которыми вымощен центральный неф, как веет смертью от кипарисов и могил и от всех тех мест, куда люди приходят молиться; смерть, неизбежная, всепобеждающая смерть… но смерть, неотвратимость которой смягчается радостным присутствием жизни, ибо жизнь здесь не менее могущественна; она и в глазах детей, играющих среди осенних роз, и в улыбках гибких, стройных черноволосых красавиц, возвращающихся домой из церкви, и в этих жизнерадостных крепких юношах, которые готовятся сегодня вечером показать в игре всю мощь своих стальных мышц. И эта группа стариков и юношей на церковной паперти, это гармоничное слияние смерти и жизни говорит о том, что все в мире – благо, что нужно в свой черед наслаждаться молодой силой и любовью, а затем, не противясь извечному закону, не цепляясь за жизнь, покинуть этот мир, смиренно повторяя те простые и мудрые молитвы, которые звучали последней колыбельной для их предков…

Есть что-то неправдоподобное в этом ликующем полуденном свете, заливающем пристанище мертвых. Воздух напоен пьянящими ароматами. Над Пиренеями ни облачка. Рассеялась даже окутывающая их обычно туманная дымка, и кажется, что южный ветер принес в страну басков лучезарность неба Андалузии[19] или Африки.

Гитара и баскский тамбурин сопровождают пение испанских нищенок, и звуки их сегидильи едва уловимой иронией разливаются в теплом воздухе над могилами усопших. А юноши и девушки мечтают о том, как вечером они будут кружиться в вихре фанданго, и в крови их зажигаются желание и опьянение танца.

Наконец появляются монахини, так давно ожидаемые Рамунчо; вместе с ними выходит Грациоза и ее мать Долорес; она все еще в глубоком вдовьем трауре, лицо ее скрывает черный чепец с вуалью.

Интересно, о чем это Долорес может шушукаться с настоятельницей монастыря. Рамунчо с удивлением и тревогой следит за ними, он ведь знает, что обе женщины не переносят друг друга. Вот они останавливаются, чтобы поговорить в сторонке; им, очевидно, нужно по секрету сказать друг другу что-то очень важное; их огромные, как откидной верх кареты, черные чепцы, почти соприкасаются краями, и они о чем-то шепчутся под их прикрытием. Словно два призрака под маленьким черным сводом… И Рамунчо чувствует, что эти два злобных чепца затевают против него что-то скверное.

Увидев, что беседа окончена, Рамунчо приближается к ним, здоровается, неловким жестом прикасаясь к краю берета и робея под тяжелым взглядом Долорес, устремленным на него из-под черного покрывала. Он буквально леденеет в присутствии этой женщины; рядом с ней он всегда чувствует, что на нем лежит несмываемое пятно, что он незаконнорожденный и не знает имени своего отца.

Однако, к его великому удивлению, сегодня она встречает его приветливее, чем обычно, и произносит почти любезным тоном: «Добрый день, мой мальчик!» Тогда он подходит к Грациозе и спрашивает:

– Так ты придешь сегодня в восемь часов на площадь танцевать?

Голос его звучит тревожно и резко. Каждое воскресенье его охватывает страх, что он будет лишен счастья танцевать с ней вечером. Ведь на неделе они почти никогда не видятся. Теперь, когда он становился мужчиной, эти танцы на траве при свете луны или звезд были для него единственной возможностью побыть с ней хоть немного подольше.

Они начали любить друг друга лет пять назад. Рамунчо и Грациоза были тогда совсем детьми. Но если с годами такое чувство не проходит, то оно полностью овладевает юными сердцами, становясь чем-то исключительным и всевластным.

Впрочем, им никогда не приходило в голову говорить о своей любви, они знали это без слов, они никогда не говорили о будущем, но оно казалось им невозможным друг без друга. А уединение горной деревушки, где они жили, а может, и враждебное сопротивление Долорес их безмолвным наивным надеждам еще больше сближало влюбленных…

– Так ты придешь сегодня в восемь часов на площадь танцевать?

– Да, – отвечает белокурая девочка, глядя на своего друга печальными, немного испуганными и в то же время полными страстной нежности глазами.

– Обязательно? – переспрашивает Рамунчо, встревоженный этим взглядом.

– Ну конечно!

Тогда он успокаивается, зная, что, если Грациоза что-то решила и обещала, на нее можно положиться. И тотчас же все преображается: солнце кажется ему теплее, праздник – радостнее, жизнь – прекраснее.

Наступило время обеда, баски разошлись по домам и трактирам, и улицы деревни, освещенные затянутым дымкой полуденным солнцем, кажутся пустынными.

Рамунчо отправляется в трактир, где за кружкой сидра обычно собираются контрабандисты и игроки в лапту. Он садится за стол, не снимая заломленного козырьком берета. Все его друзья уже тут: Аррошкоа, Флорентино, двое или трое из соседней горной деревни и их вожак, мрачный Ичуа.

Им подают праздничный обед: рыбу, наловленную в Нивели, ветчину и крольчатину. Они сидят в передней части просторного зала с обшарпанными стенами, где около окон стоят дубовые скамейки и столы, а в глубине в полумраке виднеются огромные бочки, наполненные молодым сидром.

Вся компания во главе с суровым Ичуа в сборе; этих молодых парней объединяют отчаянная смелость и братская преданность друг другу, особенно во время ночных вылазок, где все они нередко рискуют жизнью.

Утомленные ночным походом, они сидят в блаженном оцепенении, тяжело облокотившись на стол, молча ожидая момента, когда смогут утолить свой волчий голод, и лишь изредка поднимают голову, чтобы взглянуть в окно на проходящих девушек. Двое из них, как и Рамунчо, совсем еще юные, почти дети: Аррошкоа и Флорентино. У других, как у Ичуа, суровые, загрубелые лица; глубоко сидящие под нависшими бровями глаза не позволяют угадать их возраст; и тем не менее их внешность говорит о годах тяжелого труда, ибо каждым из них движет неосознанное, но упрямое стремление заниматься ремеслом контрабандиста, которое наименее удачливым позволяет всего лишь заработать себе на пропитание.

Понемногу аромат дымящихся блюд и сладкого сидра выводит их из дремотного состояния, завязывается беседа, с губ срываются легкие, быстрые, звонкие слова с необычайно раскатистым «р». Они все более оживленно говорят на своем таинственном языке, происхождение которого так загадочно и который для других европейских народов звучит не менее чуждо, чем монгольский или санскрит. Они говорят о ночных приключениях на границе, об удивительных хитростях и новых способах провести карабинеров. Ичуа, их вожак, больше слушает, чем говорит. Его глубокий голос церковного певчего лишь изредка вливается в общую беседу. Аррошкоа, самый элегантный из всех, кажется немного чужим среди этих горских парней (его настоящее имя Жан Дечарри, но с незапамятных времен все старшие сыновья в их семье носят это прозвище). К контрабандистам его привела не нужда (его семья владеет прекрасными землями), а каприз. Свежее красивое лицо, белокурые, загибающиеся кверху кошачьи усы, во взгляде тоже что-то кошачье, ласковое и неуловимое; его влечет к себе все, что приносит успех, все, что сверкает и радует; он любит Рамунчо за его блистательные победы в лапте и готов помогать ему добиться руки своей сестры Грациозы просто из удовольствия сделать что-нибудь наперекор своей матери. Флорентино, тоже большой друг Рамунчо, напротив, самый бедный из всех; у этого богатырского сложения рыжеволосого парня с низким широким лбом и добрыми кроткими глазами рабочей лошади нет ни отца, ни матери; все его имущество – потертый костюм и три розовые ситцевые рубашки; его единственная привязанность – пятнадцатилетняя девочка, сирота, как и он, такая же бедная и простая.