Людмила Сурская - Проклятая война Страница 6

Стучат колёса. Несутся мимо километры, как наши с ним прожитые вместе года. Я снова там, в нашем прошлом. "Костик, родной мой, выживи, я не смогу жить без тебя". Как боялась лошади, но ради тебя влезла на неё и мы не раз катались с ним по таёжным дорогам и ковыльным степям. Я на неё забиралась, превозмогая страх, лишь с одной целью, оказаться в его сильных руках, прижаться к горячей груди и получить на скаку обожжённый ветром поцелуй, а потом нырнуть с неё в его надёжные руки, всегда ловко сторожащие и подхватывающие меня. Чтоб понимать его и быть ближе, я нашла и прочитала труд Суворова "Наука побеждать". Понимала, чтоб не изобретать велосипед Костик брал за основу именно его опыт и простоту. Ненавидя войну, но, превозмогая в себе это чувство, я прочла всё, что было написана о полководцах и сражениях. Чтоб быть рядом и полезной, я научилась стрелять, скакать и перевязывать… "Милый, милый Костя, победи врага, но выживи ради меня, твоей Люлю. Прошу, родной мой, переиграй смерть". Слёзы душили, осторожно встала и налила в кружку воды. С водой проглотила боль. Теперь она, отпустив горло, разрывала грудь. Три года без его рук, нежного голоса, чистых бездонных глаз. Я выла в подушку, кусая кулак, чтоб вырвавшийся вопль не разбудил и не напугал Аду. Жизнь, листая календарь, проходит мимо.

Безосновательный арест. "Кресты". Я боролась, сколько хватало сил за мужа. Меня предупреждали, пугали и отовсюду гнали. Не отказалась от Кости, как не принуждали, хотя за строптивость страшно бедствовать довелось. Да уж не легко пришлось: одна, муж арестован по статье "враг народа" каждый обижал, как хотел. И только год назад солнышко заглянуло в моё окно, Костя после "Крестов" оттаял и на тебе, Гитлер. Я ещё нарадоваться и налюбиться не успела, а этот мерзкий пёс всё испортил. Ада всхлипнула во сне. Поднялась, погладила дочь по голове и поправила сползший, накинутый на неё мой плащ. Я быстрая и живая. Костя рассудительный и спокойный, но ужасно напористый. А Адуся набрала от обоих. В результате: страшная непоседа и ни страха, ни тормоза никакого, море по колено, сорванец. Думаю, что Рутковскому хотелось сына, но Адуся ничем не уступала мальчишке, и это примирило его с дочерью. Немного подросла, и Костя брал её с собой в полк, сажал к себе на коня, катал. У малышки это вызывало страшный восторг, и она требовательно просила:- "Ещё! Папуля, ещё". Костя, купаясь в своей мягкости и стеснительности и никогда никого не наказывая, предпочитая убеждение, терялся с нашей малявкой. Меня всегда удивляло, как он командует людьми. Ведь абсолютно все, без крика и рыка исполняют его приказы. Но с нашей дочкой у него тот номер не проходил. Она хоть и смотрела ему в рот, но своевольничала. Наказывать он не мог, потакать, считал не правильным. Вот и терялся, плавая в воспитательном процессе. Интересно было на него в те минуты смотреть. Естественно, мне приходилось вмешиваться, но за его спиной, втихаря. У меня был свой взгляд на воспитание. "Можно и нельзя". Эта программа на период, пока человечек сам не научится самостоятельно делать выбор. А потом уж он волен распоряжаться этими двумя направлениями сам. Я считала, что Адусю он балует, особенно этот год, когда узнал, сколько дочери пришлось выдержать, пока он сидел в тюрьме. На все безжалостные выходки сверстников девочка всегда отвечала:- "Мой папка ни в чём не виноват, вот увидите, его оправдают, и он вернётся к нам". Часто дело кончалось и кулачными боями. Ада смелая, а я нет. Перед скотством теряюсь. Мне хамили и я молчком, глотая обиды, шла прочь, оправдывая их и успокаивая себя, шептала на ходу: "Люди сошли с ума. Не ведая, что творят, идут на такой грех. В Христа тоже плевали и кидали камни, а он терпел и прощал". Но за своё счастье, я на все силёнки, отчаянно готова вести борьбу.

Вернувшись из того ада, он отдал нам с Адусей всю нежность, какую имел в своём арсенале… Мы буквально купались в его любви, чувствуя каждый день его заботу. Господи, и это было всего лишь несколько недель назад…

Ревущий гудок паровоза заставил оторваться от воспоминаний и заглянуть в окно. Ничего особенного. Темнота. И опять в такт гудящим колёсам и вздрагивающему вагону текли воспоминания, обрывки и какие-то отдельные слова, возможно важные в тот момент и лица… Я прокрутилась у окна до утра. Ночь подходит к концу, вон и яркая полоса рассвета разрезала небо. Вот бы и дороге так: скорее добежать до конечной точки пути. Мы на каждой станции и торможении думаем: "Вот конец!" Ан, нет! Поезд крутит колёса дальше. До чего же длительной и утомительной оказалась эта дорога. Бес конца и края леса, леса. Я сбилась со счёта, а Ада малюет на стенке полоски. Каждая — день. Встаёт солнце, льёт дождь, плывут вдаль далёкую облака…, а вокруг суровые лица, сведённые горем брови, сжатые губы и три потока: солдат, беженцев и раненных. Ах, эти вольные облака. Как было бы здорово забраться на них и поплыть к нему туда, назад, разыскать его. Ох, если б не дочь. Я бы непременно осталась. Могла быть ему полезной, мне приходилось не раз работать в госпитале медсестрой, перевязывала б раненых, вон их сколько: везут и везут. Ведь была же с ним всегда рядом неотлучно, почему же сейчас послушалась и уехала… Но как плохо оказывается, когда нет бабушек и родни. Ничего хорошего, когда нет близких рук и глаз, на которые можно передать Адусю. Можно, конечно, как и этих сирот оставить на время в приюте… Но Костя никогда не пойдёт на это. Он мне там покажет войну и фронт. Я тех немцев до конца жизни буду помнить. Остаётся одно: терпеть и ждать. Я готова. Только б вернулся, и скорее закончилась эта проклятая, укравшая моё счастье, война.

А поезд мчал и мчал вперёд, унося меня подальше от него, от войны, в глубокий тыл. Мимо пролетала чья-то жизнь. Вспыхнула и осталась позади, а мои думы грузом прицепившись к исхудавшей спине, тянутся за мной хвостом. Под колёсами прогромыхал мост. Выглянула в окно. Внизу бежала, неся быстрые воды, река. Вспомнилось, как шли с Костей вдоль реки… Как его сильные руки караулили каждый мой шаг, чтоб подхватить, помочь… Богородица, ведь не приснилось же мне всё это. Было, было… Сорвавшись я почти застонала. Вот и ещё Ада может ставить палочку на стене, сутки прошли… Оказалось, что наступило утро. Ночь тихо прошла. Спать уже некогда. Поднялась Ада. Сели, растирая глаза сироты. Кругом охи и вздохи, сытые таятся от голодных, как дичь от охотников и это тоже первые признаки войны. Я достала последний кусок хлеба, разделила на них троих, налила давно остывшего кипятка. Адуся молчком разломила свою половинку надвое, я отказалась, сославшись, что не выдержала и ночью своё съела. Скорее бы хоть какая-то станция, у меня ещё есть деньги, и попробую обменять на продукты пару платьиц мамы малышей. Они ни о чём не могут думать и говорить — только о еде. А поезд тащится так медленно — тошно, что сидеть, что в окно смотреть. Профессор совсем ослаб. Вчера я с ним разделила мою долю. Свою он сунул детям. Но это мизер. Сегодня оба будем голодные. Только куда деваться. Чтоб не видеть, как дети по крошкам высасывают хлеб, смотрю в окно. На насыпях мелькают поляны цветов. Разных: белых, ярко розовых, голубых… Точь — в - точь, как глаза Кости. И снова боль перерезает меня крестом, разваливая на четыре части. Господи, всегда любила цветы, а сегодня они не радуют. Такое горе, а они горят праздником. Воспоминания плетутся точно длинные, длинные кружева, и нет им конца… Нет не сержусь, а рада, что могу здесь как бы всё снова пережить. Куда бы дорожка не заносила нас служить, всегда выбирались в лес, бродили по лугам, гуляли в степи. Он рвал мне вязанку цветов. Я счастливая, от солнца, пьяного аромата полевого великолепия и его близости, плела нам веночки, пока он валялся в сочной траве, мурлыкая под нос полюбившуюся песню, с нетерпением ожидая конца моей работы. Совсем не потому, что ему невтерпёж получить украшение на голову, а хотелось быстрее положить меня рядом. Конечно же, я догадывалась об этом и, играя его чувствами, не торопилась. Костя, хитренько посмотрев на меня, поднялся на локти, окинув округу, оценил обстановку. Никого. Потом, виновато улыбаясь, потянул на себя. Я падаю рядом и проваливаюсь в хмельной запах любви, цветов и сока помятой травы… Как давно это было, будто в другой жизни и не с нами. Кажется, тормозим и, похоже, маленький городишко. Мелькнул убогий деревянный вокзал. Я собираюсь. Слышу говор по вагону — поезд будет долго стоять. Старик суёт деньги, просит купить продуктов. Тороплюсь. Надо успеть первыми. Сейчас весь состав устремиться туда же. Оставляю на него вещи и малышей, беру Аду за руку, и мы бежим к выходу. Так и есть народ выскакивает, на базарчик бежит — кто что продать, кто что купить. Нам удаётся купить варёной картошки, буханку хлеба, пару луковиц, небольшой кусок сала. У меня от счастья дрожали ноги, когда я неслась обратно. Увидев, как солдаты из соседнего состава меняли своё нательное бельё на хлеб онемела. "А что если и Костя вот так же. Ведь он здоровый малый, ему хочется кушать больше чем другим". Руки дрогнули, чтоб не выронить, я прижала к себе продукты. Ада, дёрнув меня назад, показала глазами на газету, что читали солдаты. Мы подошли. Я заметила, что с дочерью за дорогу мы очень сблизились. Даже стали понимать друг друга с намёка, с полуслова. Те отношения, что сложились у нас с ней, за годы пребывания Костика в "Крестах", не только продолжились сегодня, но и получили новое, более сильное направление. Мы были одно целое. Адка способная к языкам и я непременно научу её тому, что знаю сама. Жаль, что так часто приходится ей менять школы…