Елена Арсеньева - «Злой и прелестный чародiй» (Иван Мазепа, Украина) Страница 6

Поддерживала Кочубея во всем и жена его, которая и сама-то была младше годами, чем гетман. Ну какой матери по сердцу будет отдать дочь за старика? Чахнет молодость близ старости, зачахнет и Матрена.

Не серна под утес уходит,Орла послыша тяжкий лёт;Одна в сенях невеста бродит,Трепещет и решенья ждет.И, вся полна негодованьем,К ней мать идет и, с содроганьемСхватив ей руку, говорит:«Бесстыдный! старец нечестивый!Возможно ль?.. нет, пока мы живы,Нет! он греха не совершит.Он, должный быть отцом и другомНевинной крестницы своей...Безумец! на закате днейОн вздумал быть ее супругом».

Итак, Кочубей отказал гетману, а Матрене запретил даже мыслить о нем. Однако сделать первое было проще, чем исполнить второе. Мазепа не отступал. Он отправлял своего слугу Демьяна к дому Кочубеев, и тот через пролом в ограде переговаривался с Матреной, условливался, когда она сможет принять гетмана. Затем Мазепа сам приходил на свидание. Все кончилось тем, что Матрена бежала к человеку, который отныне заслонил для нее весь мир.

...Целые два дня,То молча плача, то стеня,Мария[2] не пила, не ела,Шатаясь, бледная как тень,Не зная сна. На третий деньЕе светлица опустела.Никто не знал, когда и какОна сокрылась. Лишь рыбакТой ночью слышал конский топот,Казачью речь и женский шепот,И утром след осьми подковБыл виден на росе лугов.

Эта история всколыхнула Украину. Тайно и неявно Матрену осуждали все, но она была еще слишком юна, эгоистична и неразумна, чтобы понять, какие сокрушительные последствия может иметь ее бегство. Что и говорить, Пушкин облагородил не только имя ее, но и натуру...

Мария, бедная Мария,Краса черкасских дочерей!Не знаешь ты, какого змияЛаскаешь на груди своей.Какой же властью непонятнойК душе свирепой и развратнойТак сильно ты привлечена?Кому ты в жертву отдана?Его кудрявые седины,Его глубокие морщины,Его блестящий, впалый взор,Его лукавый разговорТебе всего, всего дороже:Ты мать забыть для них могла,Соблазном постланное ложеТы отчей сени предпочла.Своими чудными очамиТебя старик заворожил,Своими тихими речамиВ тебе он совесть усыпил;Ты на него с благоговеньемВозводишь ослепленный взор,Его лелеешь с умиленьем –Тебе приятен твой позор,Ты им, в безумном упоенье,Как целомудрием горда –Ты прелесть нежную стыдаВ своем утратила паденье...Что стыд Марии? Что молва?Что для нее мирские пени,Когда склоняется в колениК ней старца гордая глава,Когда с ней гетман забываетСудьбы своей и труд и шум,Иль тайны смелых, грозных думЕй, деве робкой, открывает?И дней невинных ей не жаль,И душу ей одна печальПорой, как туча, затмевает:Она унылых пред собойОтца и мать воображает;Она, сквозь слезы, видит ихВ бездетной старости, одних,И, мнится, пеням их внимает...

Где там! Матрена, прообраз Марии, забыла обо всем. Она смирилась с позорной ролью наложницы старого гетмана.

Но если Мазепа полагал, что забудут и смирятся Кочубей и его жена, то он глубоко заблуждался. Иные убоялись бы позора, но Кочубеи вынесли свое горе на людской и Божий суд. С какой стороны ни глянь, выглядело все дурно: гетман Мазепа, старик, по сути дела, похитил девушку. Хоть и чувствовал себя гетман вполне самовластным владыкою, но понимал, что такого поступка ему не простят. Приобретет он себе много явных и тайных врагов, которые начнут его подсиживать – и подсидят, очень может статься, рано или поздно. Поразмыслив, он отослал Матрену в родительский дом и попытался представить дело так, словно никакого греха меж ними не было.

Итак, все, что свершилось, оставалось теперь лишь в ее памяти.

Перед Кочубеем Мазепа выставлял себя невинно оскорбленным:

«Пан Кочубей! Пишешь нам о каком-то своем сердечном горе, но следовало бы тебе жаловаться на свою гордую, велеречивую жену, которую, как вижу, не умеешь или не можешь сдерживать; она, а не кто другой, причина твоей печали... Если упоминаешь в своем пашквильном письме о каком-то блуде, то я не знаю, и не понимаю ничего, разве сам блудишь, когда жонки слушаешь, потому что в народе говорится: Gdzie ogon rzondzi – tam pewnie glowa blondzi[3]. Жена твоя, а не кто другой, причина твоей домашней печали. Святая Варвара убегала от своего отца, да и не в гетманский дом, а к пастухам в каменные расщелины».

Погибающей от тоски красавице Мазепа слал письма, которые должны были утихомирить родителей, объясняя, почему вернул ее домой: «Никого еще на свете я так не любил, как вас, и для меня было бы счастье и радость, если бы вы приехали и жили бы у меня, но я сообразил, какой конец из того может выйти, особенно при такой злобе и ехидстве ваших родных: пришло бы от церкви неблагословение, чтоб вместе не жить, и где бы я тогда вас дел. Мне вас было жаль, чтоб вы потом на меня не плакали, чтоб твои родители по всему свету разголосили, что я держу тебя наложницей. Другая причина та, что ни я, ни ваша милость не смогли бы удержаться, чтобы не жить как муж с женой».

Однако, кроме писем пристойных, явных, были еще и тайные, которые передавали слуга Мазепы Карп и служанка Кочубеев Малашка. Они написаны совсем в другом тоне: «мое серденько», «моя сердечно кохана», «целую все члонки тельца твоего беленького», «помни слова свои, под клятвою мне данные, в тот час, когда выходила ты из моих покоев...» Мазепа негодует на ее родителей, называет мать «катувкой» – палачихой, советует в крайнем случае уйти в монастырь. Но какой-то план действий у Мазепы был заготовлен, и об этом он напоминает возлюбленной: «Я с великою сердечною тоскою жду от Вашей милости известия, а в каком деле, сама хорошо знаешь».

Он надеялся, что Матрена ушла от него, как выражались в те поры, непорожнею. Ждал, что это вскроется. Тогда Кочубеи, чтобы «грех прикрыть», конечно, не только не противились бы браку гетмана и Матрены, но еще и сами настаивали бы на этом. А Мазепа то ли согласился бы, то ли нет... Но желанного ответа все не было, напрасно он надеялся на реванш.

Время шло, год и другой миновали, пыл чувств остывал, постепенно и сама Матрена стала отвращаться от гетмана, понимать, какую глупость сотворила.

Мазепа оскорбился переменой ее чувств: «Вижу, что Ваша Милость совсем изменилась своею любовью прежнею ко мне. Как знаешь, воля твоя, делай что хочешь! Будешь потом жалеть...»

Разумеется, в перемене Мазепа винил не чувства девичьи, незрелые и ненадежные, а самого Кочубея и его жену. А он был мстителен, никакого унижения или даже намека на него не собирался ни от кого сносить. «Больше не буду терпеть от врагов своих, сумею отомстить, а как, сама увидишь», – писал он в последнем послании к Матрене.