Японский любовник - Исабель Альенде Страница 6

Женщины работали в полной гармонии, без слов, угадывая намерения друг друга. Когда у Альмы начали дрожать руки и запрыгало давление, она наняла двух студентов переносить на шелк то, что рисовала на бумаге, а ее верная ассистентка следила за ними с подозрительностью тюремщицы. Кирстен была единственной, кому разрешалось при встрече обнимать Альму, целовать и даже облизывать языком, когда на нее накатывал приступ нежности.

Художница, не задаваясь всерьез этой целью, прославилась своими кимоно, туниками, платками и шарфами оригинального дизайна и смелой расцветки. Сама она такое не носила, одевалась в широкие штаны и полотняные блузы черного, белого или серого цветов — нищебродские лохмотья, по словам Лупиты Фариас, не подозревавшей о цене этих лохмотьев. Шелковые изделия Альмы продавались в галереях за немыслимые деньги, которые шли в Фонд Беласко. Вдохновение для своих коллекций Альма черпала в путешествиях по свету: звери из Серенгети, турецкая керамика, эфиопские письмена, — и она переходила к новой теме, как только конкуренты принимались ее копировать. Альма отказывалась продавать свою подпись или сотрудничать с модельерами; каждая ее вещь воспроизводилась в ограниченном количестве под ее суровым надзором и появлялась с ее собственноручной подписью. В апогее на художницу работало пятьдесят человек, и она руководила целым производством в промышленной зоне Сан-Франциско, к югу от Маркет-стрит. Альма никогда не занималась саморекламой, поскольку не испытывала необходимости зарабатывать на жизнь, но ее имя сделалось гарантией качества и эксклюзивности. Когда художнице исполнилось семьдесят, она решила сократить производство, к немалому ущербу для Фонда Беласко, в который поступали доходы.

Основанный в 1955 году свекром Альмы, загадочным Исааком Беласко, фонд занимался созданием зеленых зон в неблагополучных кварталах. Эта инициатива, преследовавшая цели эстетические, неожиданно оказалась социально значимой.

Там, где появлялся парк, сад или сквер, снижалась преступность, потому что те самые хулиганы и наркоманы, прежде готовые убивать друг друга за дозу героина или за тридцать квадратных сантиметров территории, теперь объединялись, чтобы оберегать принадлежащий им кусок города. В одних парках расписывали стены, в других ставили скульптуры, и повсюду собирались, чтобы развлекать публику, артисты и музыканты.

Фонд Беласко в каждом поколении управлялся первым наследником семьи по мужской линии, и женское равноправие не переменило этого неписаного закона, потому что ни одна из дочерей не брала на себя труд его обсуждать; однажды придет и очередь Сета, правнука основателя фонда. Парень вовсе не жаждал этой привилегии, но она составляла часть его наследства.

Альма Беласко так привыкла командовать и держать людей на расстоянии, а Ирина — получать приказания и вести себя скромно, что они никогда бы не сблизились, если бы не Сет Беласко, любимый внук, который задался целью разрушить стену между двумя женщинами. Сет познакомился с Ириной вскоре после переезда бабушки в Ларк-Хаус, и девушка сразу его заинтересовала, хотя он и не смог бы объяснить, чем именно. Несмотря на имя, она не походила на тех красавиц из Восточной Европы, которые в последнее десятилетие штурмом взяли мужские клубы и модельные агентства: никаких жирафьих костей, монгольских скул и гаремной томности; Ирину издали можно было перепутать с растрепанным мальчишкой. Она была такая прозрачная, настолько близка к невидимости, что заметить ее можно было, только если внимательно приглядываться. Мешковатая одежда и надвинутая до бровей шерстяная шапочка не облегчали задачи. Сета сразила загадка ее ума, ее лицо дуэнде[4] в форме сердечка, глубокая ямочка на подбородке, пугливые зеленые глаза, тонкая шея, подчеркивающая ее беззащитность, и кожа такой белизны, что отсвечивала в темноте. Парня умиляли даже ее детские ручки с обгрызенными ногтями. Он чувствовал неведомое доселе желание оберегать Ирину, заботиться о ней — то было новое и волнующее чувство. Ирина носила на себе столько слоев одежды, что не было возможности оценить остальные части ее естества, однако спустя несколько месяцев, когда лето заставило ее расстаться с укрывающими ее жилетами, оказалось, что она сложена гармонично и соблазнительно, хотя и относится к себе небрежно. Шерстяная шапочка уступила место цыганским платкам, которые не полностью покрывали ее волосы, так что лицо девушки теперь обрамляли курчавые пряди почти что альбиносовой белизны.

Поначалу бабушка была единственным звеном, с помощью которого Сет мог находиться в контакте с Ириной, потому что ни один из его привычных методов с нею не срабатывал, но потом он открыл для себя магическую силу письменной речи. Сет рассказал Ирине, что с помощью бабушки восстанавливает полуторавековую историю семьи Беласко и города Сан-Франциско, от основания и до наших дней. Эта сага вертится у него в голове с пятнадцати лет — бурный поток образов, происшествий, идей, слов и других слов, и если ему не удастся выплеснуть их на бумагу, он потонет. Это описание грешило преувеличениями: поток был всего лишь маломощным ручейком, но оно настолько захватило воображение девушки, что Сету не оставалось ничего другого, кроме как начать писать. Помимо визитов к бабушке, представлявшей устную традицию, парень рылся в книгах, искал в интернете, а еще собирал фотографии и письма разных лет. Он сумел завоевать восхищение Ирины, но не Альмы, которая считала, что ее внук грандиозен в замыслах и взбалмошен в привычках — а это губительно для писателя. Если бы Сет дал себе время поразмыслить, он согласился бы, что и бабушка, и роман — только предлоги, чтобы видеть Ирину, это создание, выхваченное из северной сказки и возникшее в самом неожиданном месте, в пансионе для пожилых людей; но даже если бы он размышлял долго, все равно не сумел бы объяснить, почему его так крепко приковала к себе эта девушка, костлявая, как сиротка, и бледная, как тифозница, — полная противоположность его идеалу женской красоты. Сету нравились веселые, здоровые, загорелые девчонки без заморочек, каких было навалом и в Калифорнии, и в его прошлом. Ирина как будто не замечала этой привязанности и общалась с парнем с рассеянной симпатией, как обычно относятся к чужим питомцам. Это спокойное безразличие, которое в других обстоятельствах Сет воспринял бы как вызов, обернулось для него параличом непроходящей робости.

Бабушка, со своей стороны, порылась в воспоминаниях, чтобы помочь внуку с книгой, к которой, по ее собственному признанию, сама она вот уже десять лет как приступает и откладывает. Проект был амбициозный, и справиться с ним не помог бы никто лучше Альмы, у которой хватало времени и при этом пока не наблюдалось симптомов слабоумия. Альма вместе с Ириной ездила в особняк Беласко в Си-Клифф, чтобы покопаться в коробках, к которым никто не прикасался с самого ее отъезда. Ее бывшая комната