Марина Фиорато - Венецианский контракт Страница 6

В дверях её встретила Келебек, гедик Нурбану, фрейлина султанши. «Благословенно имя Султана, Фейра», – произнесла она.

Келебек, женщина невзрачная, особенно на фоне всей этой красоты, была явно обеспокоена, но все-таки следовала этикету. Фейра слишком сильно волновалась, чтобы ответить так, как того требовали формальные правила поведения. Хотя она ещё не слишком переживала из-за состояния Нурбану: Валиде-султан иногда мучили боли в животе, которые вызывали сильное вздутие, но рвотное средство, которое Фейра сама готовила, обычно приносило облегчение в течение часа. Фейру больше волновало, что своим опозданием она навлечет на себя беду. На тумбочке возле ложа она заметила серебряное блюдо с охлажденными фруктами, и у неё заурчало в животе – ведь она ещё не завтракала. Зеленые ягоды винограда, свисавшего с блюда, выглядели так соблазнительно. Она протянула было руку, чтобы сорвать одну, но с ложа снова послышался стон, и она остановилась.

– Она звала меня? – спросила Фейра.

– Нет. Она зовет Сесилию Баффо, – ответила ей гедик.

– Кто такая Сесилия Баффо?

– Мы не знаем. Никто не знает.

Келебек повела рукой, показывая на одалисок – девушек, которые готовились стать наложницами султана. Пять молодых женщин, все красавицы в длинных белых рубашках кусали губы или сидели, уставившись в пол. Необразованные, они все же понимали – что-то случилось.

Предчувствуя недоброе, Фейра поднялась по ступенькам возвышения и отдернула тонкие, расшитые муслиновые занавески, закрывавшие ложе Валиде-султан.

Мать султана лежала, скрючившись, с полузакрытыми глазами, кожа приобрела неестественный цвет – что-то среднее между слоновой костью и желчью. Вены на шее вздулись и стали иссиня-черными, словно у неё на шее выросла мандрагора. Щеки, обычно округлые и розовые, ввалились, будто две темные вмятины, а под глазами залегли фиолетовые тени. Жидкие светлые волосы потемнели от пота и прилипли ко лбу. Нурбану была женщиной лет сорока, с приятными полными формами и бледной кожей, как у иностранцев, но теперь её кожа под украшенной драгоценностями сорочкой казалась мешковатой, лиловой и покрытой крапинками, от приятных округлостей ничего не осталось, тело её стало рыхлым, обвисшим, словно сдувшийся пузырь. Крики прекратились, и Нурбану уснула.

Фейра взяла Валиде-султан за запястье – в том месте, где бьется пульс, отчего та пошевелилась и застонала, взывая к кому-то на неизвестном языке: «Сесилия Баффо. Сесилия Баффо».

Голос Нурбану, обычно низкий и мелодичный, теперь походил на скрежет. Глаза у неё внезапно открылись – кроваво-молочные. Но она, казалось, узнала Фейру, назвав её по имени, и привлекла к себе, заговорив с ней на языке, который понимала только Фейра, – на родном языке Нурбану. Этот язык скакал и отплясывал, словно цокали копыта, язык, в котором каждое слово оканчивалось на а или о. Валиде-султан обучила её этому языку – она называла его финикийским – ещё тогда, когда Фейра маленькой девочкой приходила во дворец с отцом. Он стал их тайным языком, которым они пользовались, когда речь заходила о самых секретных поручениях Валиде-султан. Вот и сейчас она говорила на нём:

– Ты должна сказать ему, Фейра, ты и только ты.

Фейре показалось, что она поняла. Она с испугом повернулась к Келебек:

– Мы должны позвать врача и сообщить султану.

– Нет! – Валиде-султан внезапно села, очнувшись ото сна, и грозно крикнула, – Сесилия Баффо! Сесилия Баффо! Четыре всадника; едут, едут. Иди и смотри.

Дыхание Нурбану было отвратительным, желчная слюна тонкой ниточкой свисала с её подбородка.

Фейра принялась её успокаивать, гладя по щеке, как ребенка, пока её госпожа снова не заснула.

Фейра отступила к занавескам и задернула их за собой, подозвав Келебек.

– Сесилия Баффо, – прошептала Фейра. – Кто она? И кто эти Четыре всадника?

– Госпожу привезли сюда много лет назад корсары, которые похитили её. Может, их было четверо? – пожала плечами Келебек.

– Возможно. А имя? Кто такая Сесилия Баффо? – настаивала Фейра.

– Не знаю! – вскрикнула Келебек в страхе.

– Опиши мне весь день госпожи, в точности, с самого утра, – задумчиво попросила Фейра.

– Она проснулась и приказала одеть её в ночную сорочку, украшенную драгоценностями, потому что ждала гостя, – начала Келебек, сложив руки.

Фейра сощурилась. Протокол разрешал Валиде-султан, вдове, принимать любовника, но Фейра не знала, что её госпожа спала с мужчиной после смерти супруга – султана Селима, который скончался два года назад.

– Кого? Мужчину? – спросила Фейра.

– Нет. Она сказала, что собирается разговеться вместе с догарессой из Генуи, прежде чем генуэзский корабль отплывет с утренним приливом, ответила Келебек.

– Корабль уже уплыл?

– Несколько минут назад.

– Сесилия Баффо, – размышляла вслух Фейра. – Имя иностранное. Может, генуэзское. Как зовут генуэзскую догарессу? Кто-нибудь может это выяснить?

– Как, Фейра? – вполне решительная в повседневных делах, в тяжелый момент Келебек снова становилась простой деревенской девушкой.

Фейру разозлила её бестолковость.

– Спроси кого-нибудь, – процедила она сквозь зубы. – Например, кизляр-ага.

Глаза Келебек округлились от страха – кизляр-ага, надзиратель за девушками и глава черных евнухов, был наместником султана в гареме и вершил правосудие в этих стенах. Нынешний ага – Бейязид – был не человеком, а кровожадным василиском, внушающим смертельный ужас: семь футов росту и черный, как смоль. Если девушка навлекала на себя гнев султана, если вкусы султана казались ей слишком дикими и невозможными для неё, её сажали в мешок, и Бейязид сам сбрасывал несчастную с Башни справедливости прямо в Босфор. Остальных девушек заставляли смотреть, как мешок, намокая, погружается в воду все глубже и глубже, и слушать крики жертвы, чтобы они знали, чем им грозит непослушание. При упоминании имени кизляр-агы Келебек попятилась:

– Я не смогу говорить с ним, Фейра.

Фейра раздраженно вздохнула. Она боялась агы не меньше, чем Келебек, но участь госпожи страшила её ещё больше. Выйдя из комнаты, она пересекла Двор наложниц. Солнце стояло высоко, и, когда Фейра повернула во Двор черных евнухов, тени под мраморными колоннами были густыми и темными, а солнечные лучи, преломляясь через кованые железные лампы, рассыпались ослепительными искрами. Когда она, постучавшись, вошла в покои кизляр-агы, то уже почти ничего не видела из-за яркого света.

Постепенно зрение вернулось. Фейра стояла в длинной комнате, на полу которой по двум мраморным каналам струилась вода. Слабый свет, серебривший воду, исходил от вырубленных в каменном потолке отверстий в форме звёзд, так что бледные лучи солнца падали на пол в виде геометрических фигур, как будто вырезанные из бумаги. Фейра встала между лучами, словно её ждало испытание светом. Казалось, она была одна в комнате; кожа Бейязида была блестящего эбенового цвета – черная, как и кресло, в котором он восседал; он курил кальян, пуская маленькие колечки дыма, когда говорил. Дым клубился над его головой и светился в звездных лучах.