Виктория Холт - Соперница королевы Страница 6

Но мы так беззастенчиво желали ей смерти, что ее болезнь не вызвала у нас ни малейшего сочувствия.

Я хорошо помню туманный ноябрьский день, когда к нам прибыл посыльный с долгожданным известием. Мы столько лет ждали этого дня.

Мне было семнадцать лет, и я еще никогда не видела на лице отца такого ликования.

Тут же, в холле, он воскликнул:

— Возрадуйтесь! Королева Мария умерла. Волею народа Елизавету провозгласили королевой Англии. Боже, храни королеву Елизавету!

Мы преклонили колени и вознесли хвалу Господу. Затем начали спешно готовиться к отъезду.

Королевский (августейший) скандал

Подозревать — пожалуйста,

Но доказательств нет.

Елизавета — узница вам говорит в ответ.

Мы вернулись как раз вовремя, чтобы увидеть ее коронацию. Что это был за день! Все вокруг радовались и уверяли друг друга, что лучшие времена еще впереди. И даже витавшая в воздухе гарь от костров Смитфилда, на которых еще недавно сжигали еретиков-протестантов, только усиливала ликование. Кровавая Мария мертва, а Милостивая Елизавета правит нашей землей.

Я помню тот январский день, когда в два часа пополудни ее кортеж торжественно двинулся в Тауэр. Облаченная в королевские одежды, она восседала в карете, обтянутой темно-красным бархатом, над которой торжественно несли балдахин ее рыцари. Был среди них и сэр Джон Перро, дородный кавалер, называвший себя внебрачным сыном Генриха Восьмого, а следовательно, приходившийся королеве братом.

Я не могла отвести от нее глаз — под темно-красным бархатным плащом горностаевая мантия, выбившиеся из-под такой же красной шапки светлые волосы, отливавшие медью, в искрящемся морозном воздухе. Ее желтые глаза блестели, а лицо было поразительно белым. В тот момент я подумала, что, рассказывая о ней, мама не преувеличивала. Елизавета прекрасна и величественна.

Чуть выше среднего роста, очень стройная, что позволяло ей выглядеть моложе своих лет. В то время ей исполнилось двадцать пять, но мне, семнадцатилетней девушке, это казалось уже почтенным возрастом. Еще я обратила внимание на ее руки, которые она демонстрировала при каждом удобном случае — такие же поразительно белые, как и лицо, изящные, с длинными тонкими пальцами. Лицо овальное и несколько удлиненное, а брови такие светлые, что едва заметны; глаза проницательные, золотисто-желтые, но позже я узнала, что от гнева они темнеют. Из-за своей легкой близорукости ей приходилось всматриваться в лица людей, поэтому казалось, что она своим взглядом пытается проникнуть в самую душу, и это заставляло окружающих чувствовать себя не слишком комфортно. Было в ней что-то — я почувствовала это даже тогда, несмотря на молодость и торжественность случая, — вызывавшее во мне трепет и нервную дрожь.

Затем мое внимание переключилось на другого человека, который заинтересовал меня не меньше, чем Елизавета. Это был Роберт Дадли, конюший королевы, ехавший рядом с ней. Такого мужчины я еще не встречала. Он выделялся из всего кортежа не меньше, чем сама королева. Высокий, широкоплечий и при этом один из самых красивых мужчин, которых я видела. Держался он с благородством и достоинством, соперничающим с манерами самой королевы. В его лице не было ничего надменного или высокомерного, он выглядел серьезным и уверенным.

Я переводила взгляд то на юную королеву, то опять на него.

Елизавета по пути иногда останавливалась, чтобы поговорить с бедняками, хоть на мгновение подарить им свое внимание и улыбку. Со временем я узнала, что это было ее политикой — никогда не обижать народ. Придворные не раз испытывали на себе ее недовольство, но простые люди были в восторге от своей королевы. Когда они кричали «Да хранит Господь Ваше Величество!», она отвечала: «Да хранит Господь всех вас», — подчеркивая, что она не меньше заботится об их благополучии, чем они — о благополучии своей королевы. Ей протягивали букетики цветов, и как бы ни был убог даритель, Елизавета принимала цветы, словно драгоценные дары. Говорят, какой-то бродяга преподнес ей ветку розмарина на Флит-Бридж, так вот, мол, эта самая ветка была на карете даже тогда, когда королева въезжала в Вестминстер.

Мы ехали с процессией — разве мы не родня королевы? — и увидели праздничные толпы Корнхилла, где флаги и вымпелы развевались чуть ли не из каждого окна.

На следующий день мы присутствовали на коронации, наблюдая, как она шла в аббатство по пурпурной дорожке, выстеленной для нее.

Я не слишком обращала внимание на саму церемонию, но помню, что Елизавета показалась мне красивой, когда ее короновали в тяжелой короне св. Эдуарда, а потом в маленькой, с бриллиантами и жемчугом. Загремели барабаны, грянули трубы, и Елизавета была коронована на трон Англии.

— Теперь жизнь у нас пойдет совсем по-другому, — заявил тогда мой отец. И как же прав он оказался!

Вскоре королева призвала его ко двору на аудиенцию, с которой отец вернулся полный надежд и энтузиазма.

— Это потрясающая женщина, — рассказывал нам он. — Именно такой должна быть королева. Народ обожает ее, а она полна желания помочь ему. Благодарение Господу, что хранил меня для того, чтобы я мог служить такой королеве. И я буду служить ей, не жалея жизни.

Елизавета ввела его в свой Совет, а также объявила, что ее добрая кузина Катерина, — моя мать, — будет ее постельничьей.

Мы, девчонки, ликовали. Это означало, что мы наконец попадем ко двору. И все те бесконечные часы, которые мы потратили, распевая мадригалы, обучаясь игре на лютне и клавесине, танцам, поклонам и реверансам, все, что нам пришлось вынести, вырабатывая красивую осанку и походку, выходит, того стоило. Мы обсуждали это бесконечно. Ночами не спали, представляя себе свое будущее. Мы были так взволнованы, что забыли о сне. Я была особенно возбуждена открывающимися перспективами. Наверное, еще тогда чувствовала, что иду по пути, предначертанному судьбой.

Королева выразила желание увидеть нас, но не всех вместе, а лично каждую.

— Места при дворе есть для вас всех, — мама тоже была полна энтузиазма. — И у вас действительно блестящие перспективы.

«Перспективы» означали удачный брак, и это было именно то, что так беспокоило наших родителей, пока мы были в изгнании.

И вот наконец пришел день, когда меня должны были представить Ее Величеству. В памяти остались такие яркие впечатления от того дня, что я даже помню каждую деталь моего темно-синего шелкового платья, с пышной юбкой в форме колокола и рукавами с разрезами. Корсаж был туго затянут, а мама позволила мне надеть на талию усеянный разноцветными каменьями пояс, которым очень дорожила и который, по ее словам, принесет мне удачу. И вскоре я решила, что так оно и есть. Мне тогда хотелось идти на аудиенцию с непокрытой головой — я очень гордилась своими волосами, но мама решила, что мой новый французский чепец больше соответствует случаю. Я немного поворчала, что из-за вуали позади чепца не будет видно моих волос, но все же пришлось уступить. Мама опасалась, что если мой наряд не угодит Ее Величеству, это может роковым образом сказаться не только на мне, но и на остальных, поэтому спорить с ней было безнадежно.