Жюльетта Бенцони - Флорентийка Страница 60

Укутавшись в одеяло, Фьора лежала на кровати. С самого утра моросил дождь, сад был весь мокрый, и птицы в нем не пели. Время шло, и на сердце у нее становилось все тяжелее.

Совсем поздно вечером в келью вошла та же послушница, что заходила к Фьоре утром. Она принесла хлеб, воду и большую миску густого супа, вкусно пахнувшего свежими овощами.

Фьора немало этому удивилась и еще больше была поражена тем, что послушница с ней заговорила.

— Суп горячий, кушай скорее!

Она сказала это почти дружеским тоном, и сердце Фьоры дрогнуло. Впервые в этих стенах к ней обратились по-человечески.

— Спасибо, — сказала Фьора, улыбнувшись.

В ответ улыбки не последовало, но Фьора не обратила на это внимания. Она набросилась на еду с большим аппетитом; свойственным ее возрасту. Суп был очень вкусный, но Фьора почувствовала в нем что-то странное.

Однако ей не пришлось над этим задуматься, так как, проглотив последнюю ложку, она выронила миску из рук, глаза закрылись, и она впала в глубокий сон…

Глава 2. ВИРАГО

Фьора открыла глаза в совершенно иной, странной обстановке. Она тотчас снова их закрыла, решив, что все это — сон.

Она испытывала боль и тяжесть в голове, сухость во рту, тошноту. Фьора вновь открыла глаза, попыталась сесть, но все вокруг закружилось, и она со стоном упала на подушку. Стараясь не двигаться, она разглядывала все по сторонам.

Комната напоминала ванную, так как Фьора увидела громадную деревянную лохань, стоявшую на выложенном плитами полу, в котором был сделан желоб для стока воды, уходящей в дыру, проделанную в стене. В комнате был очаг — сейчас он не горел. Помещение было похоже и на тюрьму, так как слабый свет проникал сюда только через маленькое окошко где-то наверху, и на обычную комнату, поскольку кровать, на которой лежала Фьора, была удобной и большой, на ней могли поместиться три-четыре человека. Простыни и покрывало были чистыми, но полог из материи в крупных желто-красных разводах висел как-то небрежно. На нем виднелись обрывки блестящих нитей, свидетельствовавших о его более богатом прошлом.

Фьора увидела большой сундук: зеленая краска на нем облупилась. На сундуке стоял массивный железный подсвечник, весь в восковых подтеках. Шесть свечей ярко освещали стену напротив кровати.

А стена была грубо расписана самыми яркими красками.

Конечно, эта картина не принадлежала кисти ни одного из юных гениев, составлявших славу Флоренции.

Неизвестный художник с большим реализмом изобразил сцены любви дородной нимфы и сатира крепкого телосложения.

Фьора покраснела и закрыла глаза, плотно сомкнув веки, чтобы не видеть эту мерзость.

— Ты что, хочешь сделать вид, что спишь? — раздался над Фьорой хриплый голос.

Осторожно открыв глаза, Фьора больше не увидела картину на стене. Вместо нее перед ней предстало какое-то чудовище: нечто грубо высеченное из камня с громовым голосом, с мощными, как у носильщиков, плечами, мускулистыми руками и широкими, как лопата, ладонями. Из того лежачего положения, в каком находилась Фьора, это создание казалось необъятных размеров и почти одинаковым в высоту и ширину. Удивительнее всего, что это была женщина! Ярко-зеленое платье обтягивало мощную грудь: казалось, шелк скрывал два пушечных ядра. Длинные рыжие спутанные волосы обрамляли мясистое лицо. Его можно было бы назвать даже красивым, если бы с него смыть толстый слой краски и если бы глаза были чуть больше. Они походили на два зеленых круглых камешка, но светились некоторой теплотой. На груди у великанши висела масса украшений. Они побрякивали при каждом ее движении, блестели и переливались разными огнями.

— Я не притворяюсь, что я сплю, — сказала Фьора, — но где я?

— У меня.

— Где это: у тебя? И кто ты?

Женщина оперлась о кровать. Постель вся затряслась, что доставило Фьоре новые болезненные ощущения.

— Тебе не обязательно знать, что значит «у меня». А меня»зовут Пиппа, Пиппа-великанша, или Вираго. Поскольку мы с тобой принадлежим разным мирам, то мое имя, я думаю, ничего тебе не говорит…

— Нет, абсолютно ничего. Но как я сюда попала? Я заснула вчера вечером в монастыре.

— Не вчера вечером, а позавчера. Я уж подумала, что ты никогда не проснешься… Кажется, монахини перестарались со своим снадобьем…

— Со… снадобьем? Но зачем?

Пиппа расхохоталась. Ее смех напоминал ржание лошади.

Фьора увидела зубы, которыми можно было бы перемалывать зерно.

— Только из добрых чувств! Это святые женщины, не так ли? Они, должно быть, решили, что незачем портить хороший товар и просто выбросить его в реку.

— Ты хочешь сказать… что это они меня сюда принесли?

— Ну что ты?! Разве добродетельные сестры придут сюда?

И она заржала еще громче!

— Ради бога, — простонала Фьора, — замолчи! Меня тошнит… и страшно болит голова! Мне кажется, у меня весь рот забит какой-то паклей.

Пиппа мгновенно смолкла, нахмурила брови и положила свою лапу на лоб Фьоры:

— Так оно и есть: они перестарались. Сейчас все устроим!

Великанша удалилась, но вскоре вернулась с большой глиняной чашкой, наполненной горячей ароматной жидкостью. Она взяла Фьору за плечи, посадила ее на кровати и протянула ей чашку.

— Выпей все сразу! Это очень горячо, но тебе станет легче!

Фьора обжигалась, но послушно пила… Несмотря на добавленный мед, питье имело горький вкус. Оно содержало лимон, мяту и еще что-то, что Фьора не различила. Когда она все выпила, ее обдало жаром и она стала красной как рак. Ей казалось, что внутри у нее все горит. Не обращая внимания на ее протесты, Пиппа снова уложила ее и набросила на нее все, что было в сундуке.

— Ну вот! — воскликнула она с удовлетворением. — Через час я приду посмотреть, как ты. И не вздумай шевелиться!

Через час простыни сделались мокрыми от пота, но у Фьоры больше не болела голова, и тошнота тоже прошла. Зато она умирала от голода.

Когда великанша вошла в комнату с сухими простынями, Фьора попросила ее принести ей что-нибудь поесть.

Пиппа захохотала:

— Ну что, стало лучше? Это мне уже нравится! Не люблю, когда у меня болеют. Сейчас тебе принесут поесть. А пока встань-ка! Надо все поменять…

Фьора поднялась с постели и увидела, что на ней все та же рубашка, которую ей дали в монастыре. Рубашка, как и простыни, была совершенно мокрая.

— Сними все! — приказала Пиппа.

Она мгновенно разожгла огонь в очаге и бросила туда несколько пахучих трав и принялась перестилать постель. Вираго двигалась по комнате быстро и порывисто, все вокруг дрожало, как при землетрясении.

— Во что мне переодеться? — спросила Фьора, оглядываясь вокруг в поисках какой-нибудь одежды.