Евгения Марлитт - В доме Шиллинга (дореволюционная орфография) Страница 61

При этомъ тамъ укладывались и отсылались большіе ящики „съ старомодными туалетами“, которые берлинская модистка должна была исправить и передѣлать… Люсиль теперь часто уходила изъ дома со своей служанкой и никогда не возвращалась безъ того, чтобы вслѣдъ за ней не приносили изъ магазиновъ множества свертковъ. Она покупала матеріи, модные уборы и все, что ей нравилось и относилась къ цѣнѣ съ полнѣйшей небрежностью богатой землевладѣлицы, располагающей тысячами.

Однажды послѣ обѣда она пришла въ большой салонъ совсѣмъ одѣтая для выхода. Она казалась взволнованной и глаза возбужденно блестѣли изъ-подъ вуаля, которымъ она кокетливо закрыла лицо отъ пыли и солнца.

– Моя касса пуста, Мерседесъ, – сказала она. – Я должна кое-за-что заплатить и мнѣ надо не менѣе пятисотъ таллеровъ. – Она небрежно протянула маленькую затянутую въ перчатку руку, чтобы получить требуемое.

– Ты очень еще недавно получила такую же большую сумму, – возразила пораженная Мерседесъ – она, очевидно, хотѣла еще что-то прибавить, но маленькая женщина прервала ее.

– Пожалуйста, не горячись изъ-за такихъ пустяковъ, – сказала она злобно, успокаивая ее движеніемъ руки. – Пятьсотъ таллеровъ! – повторила она съ паѳосомъ. – Велики деньги. У моей мамы пятьсотъ талеровъ уходило межъ пальцевъ, когда надо было во время путешествій давать людямъ на чай, этого мы бѣдные, конечно, не можемъ… He будешь ли ты также считать куски, которые я кладу въ ротъ, донна Мерседесъ? – Она съ горькой улыбкой протянула руки къ небу. – Объ этихъ-то необычайныхъ попеченіяхъ толковали мнѣ, когда я рѣшилась ѣхать въ Америку!… Впрочемъ я готова голову прозакладывать, – при этомъ она съ выразительной пантомимой провела рукой по шеѣ, – что ты не имѣешь никакого права такъ контролировать мои расходы, а потому я наконецъ возьму на себя трудъ…

Она вдругъ замолчала. На письменномъ столѣ, у котораго сидѣла ея золовка, лежала требуемая сумма денегъ. Донна Мерседесъ молча указала на банковые билеты, ни одинъ мускулъ не дрогнулъ въ ея лицѣ.

Люсиль взяла деньги и положила ихъ въ карманъ.

– Я возьму съ собой Паулу, – сказала она, – дѣвочкѣ нужно новую шляпу…

– Паула набѣгалась въ саду и теперь спитъ въ дѣтской.

– Такъ я разбужу ее.

Она, какъ бы боясь потерять лишнюю минуту, побѣжала черезъ комнату больного въ дѣтскую; но донна Мерседесъ послѣдовала за ней и остановила ее въ дверяхъ.

– Что за глупости, Люсиль, – сердито сказала она, – изъ-за пустой фантазіи нарушать освѣжающій сонъ ребенка!

Но маленькая женщина сердито оттолкнула ея руку, распахнула дверь и съ шумомъ бросилась въ дѣтскую.

Дебора сидѣла у окна съ вязаньемъ, а маленькая Паула раздѣтая сладко спала въ своей постелькѣ.

– Вотъ глупости! – заворчала гнѣвно Люсиль на негритянку, – къ чему ты раздѣла ребенка до рубашки для какого нибудь часа сна! Только этого недоставало! – крикнула она съ нетерпѣніемъ и топнула ногой.

Она схватила со стула платьеце и начала трясти ребенка.

– Паула, Паула, проснись! – кричала она, и въ голосѣ ея слышались страхъ и безпокойство. Но дѣвочка послѣ сильной усталости спала крѣпко, она не открывала глазъ, и приподнятая сонная головка снова опускалась на подушку.

Между тѣмъ негритянка встала и стояла у постельки, протестуя и умоляя не трогать спящую дѣвочку.

– Я не знаю, что о тебѣ подумать, Люсиль, – вскричала Мерседесъ, съ удивленіемъ глядя на взволнованную невѣстку.

– Думай, что хочешь! Я имѣю право взять съ собой своего ребенка, когда мнѣ этого хочется!… Одѣнь сейчасъ же Паулу, Дебора, – приказала она. – Сонуля между тѣмъ проснется.

– Ребенокъ останется въ кроваткѣ, – съ холоднымъ спокойствіемъ рѣшила донна Мерседесъ.

– Ахъ, тетя, что съ Паулой? – вскричалъ слабымъ голосомъ встревоженный Іозе.

Услыхавъ эти звуки, донна Мерседесъ испугалась.

– Люсиль, будь благоразумна, – сказала она успокаивающимъ тономъ, какъ бы говоря съ своенравнымъ ребенкомъ. – Отправляйся немного позднѣе и тогда возьмешь Паулу.

– Но я не хочу.

Яркая краска разлилась по ея нѣжному лицу подъ вуалью, и казалось, что она старалась подавить слезы.

Въ эту минуту на порогѣ комнаты появилась горничная Минна въ шляпкѣ и шали. Она какъ видно долго ждала свою барыню и пришла напомнить ей, что пора отправляться.

– Уже поздно, – доложила она почтительно, но съ тревожнымъ взоромъ, – и если вамъ угодно сегодня сдѣлать всѣ покупки, то…

Люсиль не дала eй договорить. Точно дикая разсвирѣпѣвшая кошка бросилась она къ cвoeй золовкѣ, какъ бы намѣреваясь выцарапать ей глаза.

– Ты всегда была моимъ злымъ духомъ, – прошептала она сквозь зубы. – Ты всегда уменьшала, если не отнимала совсѣмъ мои тріумфы, желтая цыганка, надменная хлопчато-бумажная принцесса, ты всегда вылѣзала впередъ, взбиралась на свои хлопчато-бумажные тюки, – а развѣ у васъ есть настоящая красота и привлекательность. Глупцы въ самомъ дѣлѣ вообразили, что маленькая нѣмка не можетъ равняться съ тобой и назначили тебя моей надзирательницей… Но теперь мой чередъ, донна де Вальмазеда! Теперь ты увидишь, чего стоитъ Люсиль Фурніе въ Германіи!… Когда я подумаю, что стоитъ мнѣ только сдѣлать движеніе, чтобы привести всѣхъ въ энтузіазмъ и старыхъ, и молодыхъ, то я и сама не понимаю, какъ я могла восемь лѣтъ просидѣть въ пустынѣ среди вашихъ рисовыхъ и сахарныхъ плантацій.

Она схватила зонтикъ, который бросила передъ тѣмъ на стулъ возлѣ кровати Паулы и вышла изъ комнаты, шурша шлейфомъ шелковаго платья. Въ комнатѣ больного она подошла къ Іозе и ласково откинула ему волосы со лба.

– Вырвись изъ клѣтки, милый! – сказала она. – Ты вѣдь здоровъ, какъ рыба и давно ужъ могъ бы бѣгать въ саду съ Пиратомъ… Будь молодцомъ и не позволяй больше кормить себя больничнымъ супомъ… Прощай, мое сокровище!

Нѣсколько минутъ спустя донна Мерседесъ видѣла, какъ она въ сопровожденіи Минны поспѣшно шла по переднему саду. Выйдя на улицу, она остановила проѣзжавшаго мимо извозчика, и маленькая женщина отправилась въ городъ, чтобы вернуться опять съ разными свертками.

Донна Мерседесъ слѣдила за ней мрачными глазами. Часто она чувствовала страстное желаніе бросить все изъ-за этой взбалмошной, жаждущей удовольствій женщины и освободиться отъ нея. И теперь въ душѣ у нея шевельнулось желаніе, чтобы эта карета съ ея пассажиркой укатилась въ широкій Божий міръ, чтобы никогда болѣе не возвращаться… Она вздрогнула и боязливо осмотрѣлась кругомъ, какъ будто бы она выговорила вслухъ эту, какъ молнія, мелькнувшую мысль и какая нибудь злая сила могла овладѣть ей. При этомъ ей показалось, что предсмертный печальный взоръ брата укоризненно устремился на нее, вспомнились ея священныя обѣщанія, данныя ему, послѣ которыхъ онъ спокойно закрылъ глаза навѣки… О, дивное женское сердце! Выдерживая страшные удары судьбы и противодѣйствуя имъ съ неистощимой силой оно возмущается отъ булавочныхъ уколовъ злыхъ языковъ и теряетъ мужество!… Это легкомысленное созданіе, эта маленькая женщина, которая сейчасъ, уѣзжая, еще разъ съ торжествомъ повернула къ ней свою украшенную локонами головку, не могла быть воспитательницей, примѣромъ и защитой для своихъ дѣтей; ей нравилось тайными нашептываніями и явными противорѣчіями уничтожать въ молодыхъ душахъ вліяніе другихъ, и что же можно было съ этимъ сдѣлать, какъ отстранить ее отъ дѣтей, – вѣдь она была ихъ мать… Для самой Мерседесъ огромное значеніе имѣли постоянно повторявшіяся настойчивыя просьбы брата охранять Люсиль отъ всякаго волненія, чтобы не развилась ея болѣзнь. Какъ часто онъ въ отчаяніи ломалъ руки при мысли, что неизлѣчимая болѣзнь похититъ ту, кого онъ любилъ до послѣдній минуты своей жизни.