Евгения Марлитт - Совиный дом Страница 62

— Ваше высочество! — простонала Клодина.

— Моя бедная, несчастная Лизель, — вздохнула старуха.

— Ваше высочество, я отдам жизнь за герцогиню, — с мольбой проговорила девушка, — только не это унижение…

— Вашу жизнь! Сказать нетрудно, Клодина…

— Ах, если бы я могла доказать это! — вскричала она и подошла со сложенными руками к стулу герцогини.

Месяц осветил ее полную отчаяния фигуру и потухшие глаза.

Герцогиня испугалась.

— Клодина, Клодина! — мягко сказала она.

— Неужели, ваше высочество, вы действительно думаете, что я бесчестна? — спросила она разбитым голосом.

— Нет, дитя мое, потому что барон Герольд не взял бы такую в жены.

Клодина отступила.

— Потому, только потому, — проговорила она.

— Мне было тяжело поверить слухам, — продолжала герцогиня. — Но, дитя мое, я знаю жизнь, знаю своего пылкого сына и его власть над женщинами… и вдруг узнаю, что ты бежавшая от него, постоянно находишься рядом! Дитя мое, я верю, что ты была только другом герцогини, но ты посмела преступно играть своим добрым именем, не сумела избежать подозрений и потому прими руку, которая протягивается к тебе, — настойчиво прибавила герцогиня. — Никто, даже самые злые сплетники не отважатся сказать, что Лотарь Герольд фон Нейгауз привлек к своей груди женщину, которая не чиста, как солнце. И он, мой сын, не посмеет бросить взгляда на женщину, принадлежащую другому…

— Я не в силах владеть собой, ваше высочество, — сказала Клодина.

— Ты должна это сделать, дитя мое, должна — он ждет внизу в страхе и надежде…

— Ваше высочество, — взмолилась Клодина, — он не любит меня, это жертва, которую он приносит чести нашего имени. Я не могу принять ее. Ваше высочество, сжальтесь надо мной!

— Так принесите и вы жертву, — сказала герцогиня, раздраженная противоречием. — Неужели ваша честь, честь вашего дома не стоит жертв? Неужели ее не стоит умирающая наверху?..

— Ваше высочество, — прошептала Клодина, — я хочу переговорить с бароном Герольдом.

Герцогине стало жаль отчаявшейся девушки, она налила стакан воды и подала ей.

— Сначала успокойся, и тогда пусть он придет, — сказала она, усадив дрожащую Клодину на стул.

— Старший доктор! — доложила, входя, фрейлейн Болен, и вслед за ней показалась фигура врача.

— Извините, ваше высочество, что я ворвался к вам, — поспешно начал он, — но я считаю своим долгом сообщить вашему высочеству, что августейшая пациентка находится в большой опасности. Ее высочество совершенно истощена потерей крови. Профессор Тольгейм настаивает на переливании крови. Я также считаю его необходимым.

Его высочество решился дать нужную кровь, но это небезопасно: операция может дать последствия, угрожающие жизни, и потому мы не должны рассчитывать на герцога, а закон положительно гласит…

Он остановился. Клодина вскочила со стула и протянула ему руку.

— Господин доктор, я прошу, я хочу быть той, которая…

— Вы? — спросил доктор и с удивлением посмотрел на обращенное к нему с мольбой бледное лицо девушки. — Правда, фрейлейн Герольд? Так идемте скорее, скорее! Нельзя терять ни минуты. Но предупреждаю вас, что придется вскрыть артерию.

— Ах, милый доктор, — сказала Клодина, и движение, и голос ее выразили: только-то!

Она поспешно, забыв этикет, пошла вперед, как будто боясь, чтобы кто-нибудь не опередил ее.

Старая герцогиня не поняла хорошенько, в чем дело:

— Переливание? Что это такое?

Когда она вошла в комнату невестки, врачи суетились около больной.

Перед Клодиной стояла сестра милосердия, отвертывая рукав ее белого кашемирового платья.

Герцогиня положила руку на плечо сына, который только что вышел от больной в соседнюю комнату, где в страхе стояли Катценштейн и горничная.

— Адальберт, — тихо промолвила она, — что же это такое? Доктор сказал, что ей перережут артерию, чтобы перелить кровь в жилы Лизель?

Он рассеяно наклонил голову, не отрывая глаз от молодой девушки.

— Ради Бога, — продолжала его августейшая мать, — разве мы можем позволить, чтобы фрейлейн фон Герольд сделала это для нас, ведь это, кажется, весьма опасная вещь!

Герцог пристально посмотрел на нее.

— Не правда ли? — тихо и горько спросил он. — На это требуется больше мужества, чем из-за угла направить удар, сразивший насмерть женщину и повергший в грязь имя невинной девушки. Я не могу помешать ей принести эту жертву, — продолжал он, пожав плечами, — я всего менее: тогда люди скажут, что я больше забочусь о ней, чем о жизни жены!

Сестра задернула полог. Послышался голос профессора:

— Из руки в руку, коллега, так вернее!

Герцог вышел. В страшном волнении ходил он по той комнате, в которой недавно объяснялся в любви Клодине.

Он отдал бы теперь половину своей жизни, чтобы уничтожить тот час. Бедная девушка! Бедная Лизель! Он не хотел этого! Он стремился к счастью с побуждением человека, привыкшего к победам. Он действительно испытывал сильное чувство к прекрасной фрейлине своей матери; она оттолкнула его.

Впервые он склонился перед женщиной, но его проступок был наказан судьбой.

Кто мог оклеветать Клодину перед герцогиней?

На камине в канделябре горела одна единственная свеча, точно так же, как в тот злосчастный вечер. Холодный пот выступил на лбу его высочества.

— Только бы хватило времени, чтобы объяснить ей все, — прошептал герцог, — только бы она не умерла, считая меня виновным.

Есть что-то великое и святое в жизни женщины. Герцогиня обожала его, несмотря на его проступки, несмотря на холодность и равнодушие. Герцог почти наяву видел, как глаза ее устремляются на него с тем задушевным сиянием, от которого он так часто отворачивался. Он слышал ее ласковый голос, с нежностью обращавшийся к нему. Она могла прожить так долго, благодаря за каждую кроху любви, брошенную им, блаженствуя от каждой ласки и так мало требуя от него.

Ее маленькие недостатки и слабости, так сильно раздражавшие его прежде, теперь показались ему такими ничтожными…

Он остановился перед окном и вспомнил, что было одиннадцать лет тому назад. Тогда тоже боялись за нее; он видел себя у ее постели рядом с колыбелью своего первенца — она, бледная и слабая, гордо улыбалась, и глаза ее сияли. Он же только формально поблагодарил ее; все его интересы были направлены на ребенка, наследника. Ведь она только исполнила свой долг. Герцог прижался лбом к стеклу и вытер глаза.

Почему не сообщают ему, как прошла операция?

Весь замок был погружен в напряженный страх, в коридорах сидели лакеи с озабоченными лицами, внизу, тихо переговариваясь, собрались придворные. В комнатах августейших детей гувернантка и няни с грустью смотрели на них, а в подвальном этаже шепталась прислуга, рассказывая страшные истории.